Забытый - Москва

- Чуять-то я давно чую, да ведь тяжесть... Впрочем - что я говорю?! Делайте! Пробуйте! Я пока не тороплю. На то и даю вам все, что просите. Ах, как здорово! А, отец Ипат?! Со стрелами будем! А может и...

- Цыц! - резко и серьезно одернул монах и перекрестился в передний угол, - Не зарекайся!

- Ладно, ладно, - Дмитрий трижды плюнул через левое плечо и опять насел на Рехека, - но стрелы-то не обязательно самим делать. Проще местных кузнецов заставить.

- Цей так, княже, хитростей нет. Хитрость в самом жлезе. Так что... Мы покажем, ты заставь. Они плату большую просят.

- Ну это уж уладим как-нибудь. А, Владимир Андреич?

- Уладим, какой разговор.

Между тем женщины очистили и заново накрыли стол. Две таскали кувшины и закуски, две суетились у печи. Монах недоверчиво понюхал поставленный перед ним кувшин и радостно раздул ноздри:

- О-о-о! Братцы! Да тут вовсе не "пиво", тут медом пахнет!

- Та ж знам, что вы "пиво" не жалуйшете.

- Ну, сейчас мы не только "пиво", - смеется Константин, - мы ничего. Мы из-за стола только что.

- Ай, то не важно. Мы вас по-своему угощать будем.

- Правильно! - живо откликается монах. - А ты, воевода, за всех не говори. Такой душистый мед и на сытый живот пользительно.

- Зачем на сытый, сытый потом будет, - выворачиваются женщины, хлопотавшие у печи, и начинают раскладывать что-то дымящееся по мискам.

Гости смотрят - пельмени! Они начинают хохотать как сумасшедшие, а хозяева в недоумении.

- Мы только что у Константина, - оправдывается Дмитрий, - гору их съели! - и чертит пальцем по горлу, - во!

Однако чехи невозмутимо качают головами:

- То ничего, княже. Мы знам, каковы у воеводы пельмени. У нас не то. Ты пробуй, потом скажешь.

- Да некуда! Спасибо!

- То неверно. Один всегда зайдет. Там посмотрим. Только обязательно его первейше в сливки, а потом в рот уже. И разгрызай медлейше, а то рот сошпаришь.

Дмитрий побоялся обидеть хозяев. Он осторожно взял пельмень (тот был маленький, раза в три меньше константинова), бросил его в плошку со сливками, как это сделали чехи, и отправил в рот целиком. Потом осторожненько разгрыз, приоткрывая рот и втягивая воздух, чтобы остудить, и просто обалдел: вкус оказался совсем не тот, что у больших, но по-своему изумителен! Проглотив, он быстро взял второй, бросил в сливки и услышал сдержанный гогот, то ржали уже чехи - теперь только он вспомнил, что отказывался и от первого, и сам засмеялся, но пельмень не оставил. И тут, внимательно посмотрев на князя, за ложку взялся монах. За столом повалились от хохота, на что Ипатий отреагировал невозмутимо:

- Надо же и чешский вкус узнать. Раз князь не лопнул, значит, меня тем более Бог милует.

Худо-бедно, но Бобер с монахом уговорили и тут по полной миске. Дмитрий чувствовал: не нагнуться, и дивился - ведь никогда еще он не съедал так много. Вспомнил рассказы отца о "тверьской" ухе и только теперь его понял и поверил. Попытался вернуться к серьезному разговору:

- Иржи, Рехек. Вот говорите, что все наладили, все путем. И что же, никаких трудностей?

- Ну й, без того ж не бывает.

- А в чем главная загвоздка?

- Тетивы. О то тут совсем ни к черту. Та й в Москве не ахти. Той тут волов мало. Пашут на лошадях, не то что у вас на Волыни. Там волов тьма, потому и с жилами не проблема. А тут...

- А тут?! Неужто у вас коров, да быков мало?! А, Владимир Андреич?

- Коров полно, а быки только на племя.

- А куда ж вы бычков?

- На мясо.

- Рехек, а молодых бычков жилы разве не...

- Ай, что ты, княже! Не моложе двух лет, та й обязательно не бычачьи, а воловьи.

- Что так? Почему?!

- Та й Бог е знат. Так и все. Воловьи упруже и крепчейше. Так!

- Неужто в Чернигов или Киев за такой-то малостью? - недовольно цедит монах. Он, как и Дмитрий, сидит очень прямо и все время старается поудобней разместить на коленях свой до неприличия раздувшийся живот.

- В арбалете малостей нет, - очень серьезно говорит Рехек, - а тетива особенно не малость, а первейшая часть. Глупо это не понимать.

Бобер удивленно раскрывает глаза, он впервые слышит серьезное и резкое суждение из уст чеха, монах виновато крутит головой, а Владимир, неожиданно для всех, как отрубает:

- Если надо, то надо и в Чернигов, и в Киев. Что тут страшного? Мало, что ли, у нас купцов, с Черниговом и с Киевом завязанных? Им поручить будут возить. Но что везти, где брать? Они ж не понимают, они тебе такого навезут... Так что сначала знающему кому-то ехать надо, наладить все.

- Верно, князь. Так что ты, Иржи, собирайся. Поедешь с нами в Москву, а оттуда с купцами в Литву.

- Как скажешь, княже.

* * *

Через три дня, забрав всех арбалетчиков (их набралось 79 пар), Бобер вернулся в Москву. Алешка и Гаврюха остались с Константином. Задержались и князь Владимир с монахом. Захотев сперва лишь ознакомиться с проблемами своей будущей твердыни и обратившись с вопросами к наместнику Якову Новосильцу, они получили в ответ столько вопросов и увидели картину столь нерадостную, что решили остаться. Новосилец оказался мужиком толковым. Напористым и дотошным. Сразу уразумев, кто тут командует, главный вопрос, с кремлем, он заставил решить до отъезда Бобра, в его присутствии.

Острожек, конечно, стоял на самом выгодном месте, на левом берегу Нары, при впадении в нее речки Серпейки, огораживая самую высокую точку берега. Но был он мал, хлипок, а главное - стар. Решили на север от него потянуть хорошую стену сажен на двести, а с ее концов такими же примерно по длине стенами замкнуть на востоке, на берегу Серпейки, треугольник в самом удобном месте.

Для немногочисленного серпуховского населения такой объем работ становился не меньшим испытанием, чем кремль для москвичей. Бобер даже задумался, по зубам ли кусок. Однако Новосилец отнесся к заданию спокойно, пробурчал: тут ведь не камень - чем сразу снял все опасения воеводы. С чем, с чем - а с деревом московиты обходились ловко.

При расставании монах ткнул Бобра своим кулачищем в живот, подмигнул:

- Все! Князь - твой. Наш.

- Ну и хорошо. Как хотели.

- Знаешь, чем ты его взял?

- Наверное, чем и Дмитрия, татарами.

- Не-е!

- А чем же?!

- А-а! Что повел себя на равных. Как со взрослым.

- Что же, я, значит, первым был?

- Нет, вторым.

- Да-а?! А кто ж...

- Первым был я!

* * *

В Москве Бобер свел приехавшего с ним Иржи с нужными купцами, надавал Великому князю кучу наказов, выслушал последние известия Любы и Юли, особенно Юли, которая подружилась с Вельяминовыми и приковала к себе внимание старшего сына Василия Василича - Ивана.

Затомившимся в глуши арбалетчикам было дано три дня отдыха, которые они провели очень весело в обществе новых московских друзей. Сам Дмитрий за эти три дня замучил любовью жену, переделал все намеченные дела, добился приема у митрополита и беседовал с ним больше двух часов об отношениях с Нижним и своих задачах по отношению к Суздальско-Нижегородским князьям. Только с Юли больше не пообщался, так как она, выдав ему все свои сведения, тут же исчезла из терема, вообще с глаз долой, может, и из Москвы, а по чьему указу, его ли, Любаниному или по своим соображениям - про то нам не уточнили. Последний день князь Волынский провел с сыновьями, но большой радости не испытал: они вели себя скованно, дичились, отмалчивались отвыкли!

Отъезжали большим обозом. Хозяйство арбалетчиков требовало целого санного поезда, что вызвало заминку - с санями в Москве сейчас было туго, все, что можно, задействовали на подвоз камня для кремля.

Великий князь собственным отдельным распоряжением выделил двадцать подвод, только после этого Бобер со своим отрядом смог покинуть Москву.

Через три часа после отъезда, когда проехали невзрачное сельцо Балашиху, воевода вдруг стукнул себя по лбу и поманил пальцем Корноуха, который подъехал встревоженный.