Страница 14 из 138
- Ну так.
- Так вот я об этом.
- Но дружина, она и всегда такая была. Готовилась, а потом билась.
- Да. Но одна больше, другая меньше. Надо так сделать, чтобы готовились как можно больше. И как можно больше людей. И воевать больше!
- С кем?!
- Найди, если не с кем, - нахмурился Бобер, - Олгерд все время воюет. Если не на него, то он, сам лезет. У него войско всегда в деле. Оттого и победы.
Князь тоже нахмурился, долго молчал, потом как проснулся:
- А как думаешь, если по-твоему все устроить, сколько времени потребуется, чтобы...- и не договорил.
- Не знаю, тезка, насколько люди твои расторопны и активны. На что способны. Знаю только, насколько они сейчас беспомощны. Хотя и это не очень еще представляю. Ну, а если все пойдет наилучшим образом... Надо ведь еще и опыт боевой набрать, набить себе шишек и синяков. Но лет через десять, думаю...
- Десять?!!
- ... да, если очень хотеть.
- Десять... - видно было, как потрясен был молодой князь столь ужасным сроком.
- Не горюй! Оглянуться не успеешь. Да и лет тебе тогда будет... Меньше, чем мне сейчас. Так что...
* * *
- Э-эй. Что это?
- Что? Коленка, дурачок.
- А сверху-то? Что это на тебе?
- Рубаха, Мить. Ну что ты как маленький!
- Да как же ты мужа после такой разлуки встречаешь - и в рубахе?! Дмитрий сгребает наконец с Любаниной ноги тонкую нежную материю, стискивает коленку пальцами, ведет руку по бедру вверх, добирается до лона...
Люба вздрагивает, напрягается, но Дмитрий спешит дальше, через тугой круглый живот вверх... Вот они наконец! Большие, крепкие! Одна, другая... Но рубаха мешает, Дмитрий отбрасывает ее выше и, кажется, закрывает Любе лицо. Она недовольно мычит, взмахивает рукой, приподнимается, неловко, одной рукой (потому что вторая под ним) пытается стащить так вдруг помешавшее одеяние, Дмитрий помогает ей как может, цепляется то тут, то там за крепкое горячее тело и только мешает.
- Погоди! - Люба высвобождает руку, садится и сбрасывает наконец с себя досадную помеху. - Привыкай, муж, к московским порядкам.
- Что ж, уже и в постель ко мне московские порядки забрались? недовольно фыркает Дмитрий.
- В постель, не в постель, а раздевают-то меня теперь на ночь две девушки. И раздевают, и одевают для мужа, чтоб красивая была, чистая, пахла хорошо, выглядела...
- Хых! Черт-те что!
- А как же! - Люба смеется, тяжело наваливается на него грудью, он прижимает ее к себе, целует длинно, переворачивает, оказывается сверху, опускает руку вниз, но Люба опережает, сама находит важнейший предмет, хватает и отдергивает руку:
- Ой!
- Что?
- Большущий какой!
- Думаешь, вырос за это время?
- Да еще как!
- Может, ты тут поменьше трогала?
- Дурак! - Люба выдергивает руку и ладонью - в лоб!
- Уйй! - рука у Любы тяжелая, - Не обижайся, маленькая, это он по тебе соскучился. Вот и раздулся. Давай скорей!
Люба снова берется за него и, пристанывая, с трудом вводит в себя.
- Ммых! - ему даже больно, как в первую ночь. - Да ты тут у меня опять девочкой стала!
- Станешь тут, - Люба жмется к нему, обхватывает руками ниже пояса, старается как можно дальше вдавить его в себя. Это мгновенно распаляет Дмитрия, он очень не хочет закончить все так быстро, хочет подольше насладиться ощущением роскошного Любаниного тела, да и ей доставить побольше удовольствия, но ничего не может поделать, не успевает. Дернувшись три раза, чувствует - все! со стоном втыкается в нее изо всей силы, ощущает, что упирается во что-то там, глубоко, на самом дне, и извергает туда все, что накопилось в нем за полгода разлуки.
- Уже?! Так быстро?! - недовольно вскрикивает Люба. - Еще немного!
- Да, маленькая, да! - Дмитрий продолжает двигаться, чувствуя с огромным удивлением, что сила его не вянет, что он может и может!
Люба заводится быстро, но в отличии от прежних времен, к его удивлению экстаз, ее не идет на спад, а все усиливается. Движения становятся все резче, злее, стоны все громче, а руки, дергающие мужа за пояс (на себя! на себя!), начинают крупно дрожать.
Кажется, это удивительно ей самой, потому что крики ее имеют оттенок вопроса:
- А? Аа? А-ахх?!! О-о? Охх!! Ааааахх?!! - как будто спрашивают: "Неужели? Неужели это я, мне? И так жестоко хорошо?! Неужели так бывает? И так долго?!"
Наконец, с длинным сожалеющим "О-о-о-о!!!" она раскидывается на подушках, разбрасывает в стороны руки и ноги, отворачивает лицо, шепчет:
- Боже мой, как же так можно?! Я и не думала, что так бывает! Что может так... О-ох, Митенька, как же хорошо!.. Устала...
Дмитрий же, довольно долго опасавшийся, что все-таки увянет, ослабеет, теперь забыл об этом, завелся на новый виток. Он двигается все резче, быстрее, но Люба лежит мягкая, безразличная, а главное - "там" сыро, просторно.
"Вот тебе и девочка", - он вскакивает, хватает рушник, тщательно вытирает себя, потом Любу, ее бедра, лоно, трогает их руками, гладит, потом, отшвырнув рушник, хватает ее за талию, переворачивает на живот и наваливается сзади. Он немного робеет, потому что знает: Люба не любит так. Но она вдруг выпирает зад, вдавливается в него и начинает ерзать, пытаясь поймать его отросток меж ягодиц.
"Ого!" - Дмитрий обхватывает ее руками вокруг таза, смыкает их на лоне, хватает свой отросток и втискивается в нее. Вот теперь опять все тесно, туго, сухо и - вперед!
Люба приподнимается на локтях и коленях, уперев голову в подушку, сопит громче, громче, неистовей, а он подхватывает ее за груди: "О, боже, какие же они все-таки! Сразу за живое! Сразу!! И все! Все!!!"
Люба покачивает зад влево-вправо, как лодку, они заходятся в стоне одновременно, Люба в истоме вытягивает руки, потом ноги, валится животом на перину, Дмитрий не успевает за ней, отросток выскакивает, и семя извергается куда-то в простыни, но это уже не важно - он держит ее в объятьях и ощущает всю, всем своим телом, и им обоим сейчас так хорошо, как никогда еще не бывало!
И впервые в такой момент Дмитрий не вспомнил Юли.
* * *
Они долго приходят в себя. Любаня моется, меняет белье, помогает помыться мужу. Он наливает себе меду, пьет, предлагает Любе. Она не отказывается, отпивает, смеется:
- Ух, сейчас пьяная буду! Так тебя допеку, рад не будешь!
- Допекай. Соскучилась?
- Ой, Мить, соскучилась. И не только это вот... И в дневных делах... Трудно оказалось. Очень все сложно. Я думала - чего проще, домой ведь возвратилась, все привычно должно быть. Ан нет! Уезжала-то ребенком, не знала ничего, а теперь...
- Что теперь?
- Здорово мы, Мить, в Бобровке жили. Просто, скромно, легко!
- Жалеешь?
- Ну как тебе сказать? И жалею... Хорошо жили.
- Думаешь, тут хуже будет?
- Нет. Хуже не будет, я уверена. Но сложней! Намного сложней. Уровень другой.
- Ну что ж... Мы ведь и предполагали.
- Да. Но одно дело предполагать, другое - вживаться. Ты не думай, я не плачусь, не жалуюсь. Делюсь просто. С кем мне еще поделиться? Так ведь?
- Так, маленькая, так. Ничего. Пообвыкнем, оглядимся, обживемся (тебе легче, ты как-никак уже полгода тут) - все и образуется.
- Конечно, Мить! Только я не знаю, что мне тут делать.
- Вот тебе раз! А я думал, ты не знаешь, за что схватиться. Ты ведь в Бобровке все время была занята, а тут хозяйство в двадцать раз больше. Все уряжать да обустраивать на свой лад!
- На свой лад не очень... Надо как у всех. А вот занятия... В Бобровке мы, почитай, вдвоем с Юли, а тут... Знаешь, сколько ключниц, экономок, служанок мне братик приписал? Все за меня делают, шагу лишнего ступить не дают! Так что... Ну это ладно еще - обустраиваться. А обустроимся? Я боюсь - со скуки тут сдохну.
- Ну, нет! Чего-чего, а от скуки страдать тебе не придется. Занятие вырисовывается грандиозное. Так что это даже хорошо, что по хозяйству все за тебя делать будут.