Страница 28 из 39
Видимо, из этой породы был и тот стрелец, который уже на плахе самому царю дерзостные слова бросил: "Ступай отсель прочь - мое здесь место".
Да что иностранцы - Петра поражала эта удивительная способность его подданных молчать под пыткой. Рассказывали, что после того, как один из наиболее упрямых стрельцов был четыре раза подряд обработан кнутом и огнем, к нему подошел Петр и спросил, как он может переносить такую боль. Стрелец, видимо, воспользовавшись возможностью передохнуть, рассказал царю, что они с товарищами спор учинили, кто больше пытки выдержит. Кнут - это что, говорил стрелец, самая сильная боль - это когда уголь в ухо кладут или когда голову обреют и с высоты на темя холодная вода по капельке падает.
Далее в рассказе шло совсем уж несусветное. Петр будто бы, тронутый такой стойкостью, обнял стрельца, поцеловал его и сказал: "Для меня нет секрета - ты знаешь о заговоре против меня. Но ты уже наказан предостаточно. Из любви ко мне признайся в собственных делах, и, клянусь Богом, который сделал меня царем, я не только полностью прощу тебя, но и сделаю тебя полковником".
Эта пылкая речь Петра будто бы так растрогала заключенного, что он сказал: "Для меня это худшая пытка. Никаким другим путем меня не заставили бы говорить". И признался царю во всем. А царь сделал его полковником. Вот какие невероятные истории рассказывали.
ГЛАВА XI ПРИДНЕПРОВСКИЕ ГОРОДКИ
Случилось то, что обычно происходит на переговорах. После первых подвижек и русские и турки, как бы испугавшисъ, что хватили лишку, снова уперлись в свои позиции. Камнем преткновения стали теперь приднепровские городки.
Тьфу ты, прости, господи, сокрушался Прокофий Богданович, было бы на чем. Их и городами-то назвать стыдно. Так, крепостишки малые: Казы-Кермень, Тавань, Шингерей и Аслам. В ходе последней азовской кампании захватил их без особого труда фельдмаршал Б. П. Шереметев. Да и операция была вспомогательной, отвлекающей турецкие силы от направления главного удара русских - на Азов.
Прокофий Богданович иногда позволял себе в донесениях иронически называть их "борисфенскими крепостями". От Геродота, значит, линию выводил. Потому как древние греки называли Днепр Борисфеном.
Но ирония иронией, а хорошо понимал Возницын, что не из-за пустых амбиций или чванного престижа идет спор. Расположенные в низовьях Днепра, эти крепости как бы отсекали Крым от необъятного массива турецких владений. Тот, кто владеет ими, держит в руках переправы через Днепр на основных, уже проторенных путях, Конечно, стратегическое значение их не стоит преувеличивать: степь большая, и через Днепр не в одном месте переправиться можно. А значит, и угроза татарских нашествий все равно сохранится. Дело в другом: если здесь, по Днепру, пройдет новая граница с Турцией, то и весь левый его берег отойдет к России. А там - дай только время - обрастет она крепостями и встанут они заслоном от извечных набегов из беспокойной степи. Так что стоили эти городки того, чтобы скрестить за них копья.
Поэтому перво-наперво решил Возницын к австрийцам за помощью обратиться. Все ж таки союзники, как-никак. Посетив цесарских послов - графа Эттингена и товарища его генерала графа Шлыка, Прокофий Богданович для порядка попенял им, что поддаются туркам, а не отстаивают интересы христианского мира. Потом с церемонной вежливостью попросил их заявить туркам, что если они не оставят вопрос о днепровских городках, то цесарцы мириться с ними не будут. Но вот незадача, австрийцы, "сердитуя, говорили, чтобы он им таких слов не говорил Естли да не хочет мириться, кто его насилу заставляет?"
Несолоно хлебавши уехал он и от посредников. Те долго выспрашивали его, что за крепости Азов и приднепровские городки. Возницын подробно объяснил им, что Азов "город великой и укреплен многими крепостьями и людьми". А о приднепровских городках сказал, что они преграда от татарских набегов на Московское, цесарское и Польское государства, "предстение всем християнским государям".
Заодно и мысль такую подкинул: поскольку трудности большие с заключением полного мира, не лучше ли пойти на малое перемирие, а мир от нас никуда не уйдет. Но посредники и тут, как лисы, хвостом завиляли - мы-де послы неполномочные, а миру посредники. Если же кто не хочет, "мы тому не винны".
В общем, разговоры эти подтвердили то, что уже давно видел и чувствовал Прокофий Богданович. Союзники спешат заключить мир с турками, нисколько не считаясь с интересами России. Больше того, они хотели бы, чтобы русские одни увязли в войне с Турцией. Без обиняков австрийыь давали понять, что переговоры с турками у них заьсршаются. Если Возницын не присоединится к ним, то они одни мир учинят. То же и верные союзнички пол,ки передали: текст договора у них уже подготовлен и подписание его ожидается со дня на день.
Может быть, разыгрывают его союзники? Поднадавить хотят, чтобы и он, Возницын, побежал договариваться с турками? Но нет, по всем линиям сходится - не дипломатическая игра это. Вот и Маврокордато "по дружбе" сообщил, что цесарский и польский договоры готовы к подписанию. Ждут только венецианцев. Граф Марсилий уже как две недели назад отбыл с текстом договора в Вену для одобрения. Вот-вот вернется назад.
Но у Возницына с венецианским послом Рудзини наиприятнейшие отношения. Как тут не прояснить картину? И вскоре между двумя друзьями-дипломатами состоялся такой прелюбопытнейший разговор.
Возницын (как бы невзначай): Маврокордато сказывал, будто союзники одни, без русских, готовы заключить договоры с турками. Так ли это?
Рудзини ("скрозь зубов"): Может быть, турки это от других слышали, но я своего намерения никому не открывал.
Возницын ("без церемоний"): Истину сказывайте, если турки удовлетворят ваши, венецианские, притязания, а наши, русские, - нет, помиритесь ли вы с ними, оставя нас?
Рудзини ("приложив перст к устам, помолчав"): Приятственный случай и дружба великая его царского величества с Венецианской республикой понуждают меня правду сказать: если другие к миру приступят, "нам остаться нельзя и одним прибыть в войне невозможно".
Возницын: Не одним - с нами, с Россией.
Но Рудзини "молчал и против того ничего не молвил". На прощание же посоветовал: остерегайтесь цесарцев и поляков - "близко конца их дело" с турками.
Вот такие невеселые дела складывались на берегах Дуная. "Цесарские послы молчат, - докладывал в Москву Прокофий Богданович, - только слышу, что уже свои договоры на турское письмо толмачат". Потом жаловался:
"Пришло время самое зимнее - и стужа и нужа большая... Стоим в степи, в людских и в конских кормах и в дровах скудость безмерная и купить не добывают; что и было и то... отравлено. Турки, будучие при турецких послах, иные разбежались, а янычар всех до одного отпустили, а иные беспрестанно просятся. И говорят простолюдины турки послам своим и во всем народе, на съезжем месте, что я сам мириться не хочу и другим не велю. И просятся у послов своих, чтобы они их всех отпустили ко мне, а они будут мне бить челом со слезами, чтоб я помирился и немцам не запреи~ал и тем бы их Отселе свободных учинил Я мыслю, чтоб вместо челобитья, пришед, не убили; караулу нет; живу ни поле только человеках в десяти, а иных всех за стужею отпустил в Петр-Варадын".
* * *
Что же стал делать в такой нелегкой ситуации Прокофий Богданович?
Наказ Петра был жестким: мира не заключать, ничего из завоеванного не отдавать. Повязанный такими директивами, Возницын, естественно, занимал на переговорах непреклонную позицию, хотя и видел, что их провал грозит России крупными внешнеполитическими осложнениями.
И, откровенно говоря, придерживайся он такой жесткой позиции дальше слова бы ему никто не сказал, хотя бы и переговоры лопнули. Потому как все по директиве при чем тут переговорщик. Но не таков человек оказался Прокофий Богданович, чтобы сидеть сложа руки, видя, какой ущерб нанесет России провал переговоров. Нет, он не иарушил директив - и помыслу об этом не было. Нр он настойчиво ищет развязки. Из его записей видно,. как лихорадочно работает его мысль, как один за другим перебирает он варианты и находит наконец выход из, казалось бы, безвыходного положения. Все вроде прижали уже к стенке Прокофия Богдановича - ан нет, вывернулся!