Белый Трибунал

Солдаты Света молча продолжили обыск. Больше ничего подозрительного обнаружить не удалось, да и не было в том особой нужды. Закончив, Оршль со своими людьми покинул дом, прихватив с собой и стрелианского доктора. Из толпы зевак, привлеченных арестом модного врача, послышались завывания и брань, и Оршль с недоумением заметил, что враждебность толпы обращена не столько на преступника, сколько на представителей закона. Неблагодарное отребье! Сержант решительно отказывался принимать оскорбительные выкрики на свой счет.

Фургон, пленники и Солдаты Света покинули Солидную площадь.

Сравнительно недолгая поездка к Сердцу Света показалась сержанту бесконечной. Зеркало жгло ему бок сквозь карман, и ему не терпелось избавиться от этой противоестественной чародейской игрушки. Оршлю хотелось поскорей переложить тяжесть скверной находки на человека, безусловно способного выдержать такой груз - на верховного судью.

В открытое окно музыкальной комнаты лился теплый солнечный свет, но Гленниан ЛиТарнграв этого не замечала. Она сидела, склонившись над клавесином, пальцы двигались сами собой, и мелодия, наполняющая комнату, была полна той же темной тревоги, что и мысли девушки. Гленниан вдруг подумала, что нежные звуки клавесина не в состоянии выразить охвативших ее чувств - тут нужен был совсем другой инструмент, большей силы и глубины. Насколько ей было известно, такого инструмента не существовало. Значит, следовало изобрести его самой.

Пальцы Гленниан застыли. До сих пор ей ни разу не приходило в голову придумать музыкальный инструмент себе по нраву. Ее вполне устраивали те, что были под рукой. Но сейчас они не годились. Она чувствовала это уже несколько дней, с тех пор как узнала об аресте доктора Фламбески.

Тредэйн ЛиМарчборг арестован, как прежде - его отец, по обвинению в чародействе. Только в отличие от отца, да и остальных, кому предъявлялось такое обвинение, Тредэйн в самом деле был виновен. Следовало бы презирать его за это, отвернуться с отвращением, но Гленниан не могла. Кроме того, ведь существует же оправдание его поступку! Разве у него был выбор? Что бы он ни сделал, вина не только на нем. Однако вряд ли Белый Трибунал с ней согласится. Судей не интересуют оправдания и объяснения: им довольно знать, что доктор Фламбеска вступил в сделку со Злотворным и приобрел через него колдовскую силу.

Защитит ли его теперь эта сила?

Гленниан обхватила себя руками. Ее трясло, несмотря на долетавший с улицы теплый ветерок. В голове бились неотвязные вопросы - те же вопросы, что мучили ее уже несколько дней. Почему он позволил себя арестовать? Почему позволил запереть себя в Сердце Света? Он ведь мог спастись, Гленниан знала это наверняка, знала с той самой Минуты, когда застала его за беседой с той… с тем…

Тредэйн назвал его Сознающим.

Она вспомнила тот вечер, вспомнила, как потряс ее звучный хор голосов, могучая мелодия мыслей, которую не воспроизведет ни один из инструментов, существующих в этом мире, хотя может быть… Первые аккорды великой симфонии прозвучали в ее мозгу. Эта мелодия долетела к ней прямо из сознания Злотворного, и Гленниан не могла поверить, что столь всеобъемлющее величие может быть злом. Что бы там ни говорил Белый Трибунал.

Сознающий дал Тредэйну силу, и он наверняка бы уже освободился, если только не сошел с ума или его не убили Солдаты Света. И первое, и второе вполне вероятно. Или запас его сил уже иссяк?

Он может умереть под пыткой, а она еще много месяцев не узнает об этом, может быть, вовсе никогда не узнает.

Не думай об этом. Гленниан снова принялась терзать клавесин. Холодный звук раздражал, однако это лучше, чем тишина, и она продолжала играть, пока скрип дверных петель не заставил ее обернуться.

Вошел Пфиссиг. Он был в одет в черное, отдавая дань мрачной судьбе отца, но мерзкая улыбочка - скорее усмешка, - столь ненавистная Гленниан, вновь кривила его губы. Девушка подавила вспышку досады. Сын ее опекуна редко заходил в музыкальную комнату. Только здесь и еще, может быть, в собственной спальне она чувствовала себя свободной от его назойливого присутствия. Гленниан была почти готова приказать ему выйти вон, но успела остановиться. У нее нет ни малейшего права прогонять его. Напротив, Пфиссиг Квисельд, как наследник отцовского имени, вправе, если вздумает, прогнать ее: из музыкальной комнаты, да и из дома ЛиТарнгравов. Очень может быть, именно так он и намерен поступить. И что тогда? Она так долго жила, не зная нужды, только благодаря гостеприимству… нет, милости поч Дремпи. Лицо Гленниан обожгла волна гнева и стыда.

– Приемная сестра, - обратился к ней Пфиссиг. Гленниан принужденно выпрямилась и увидела, что его кривая улыбка стала шире. Жабеныш!

– Милая Гленниан, в этот час нашей общей печали и - скорби я счел своим долгом, как временный хозяин дома Квисельдов, поддержать тебя, насколько это в моих силах, утешением и советом.

– Как великодушно! - ей удалось выговорить это почти приветливо. Совет? Что еще на уме у этого надутого обормота?

– Никакие слова не уменьшат горя от потери отца.

Его лицо дрогнуло, и он на мгновение показался девушке искренним. Но Гленниан могла поклясться, что этим не кончится, и в самом деле, он снова ухмыльнулся.

– Однако возможно - я очень надеюсь на это - мой совет пойдет тебе на пользу и позволит избежать нарушения пристойности, совершенного, разумеется, от невинного незнания.

– О чем ты говоришь?

– Пойми, я никогда не думал о тебе дурно, несмотря ни на что. Я знаю твое прямодушие и не сомневаюсь в твоей чести.

Гленниан подняла бровь.

– Увы, есть другие, мелкие люди, вечно исполненные подозрительности и готовые очернить чистейшую добродетель, - Пфиссиг покачал головой. - Увы, злословие этих сплетников невозможно не заметить, несправедливые пересуды света неизбежно приходится принимать во внимание, особенно тем из нас, кого он и так заранее считает виновным, связывая с…

– Пфиссиг, не мог бы ты прямо сказать, к чему клонишь?

– Если ты настаиваешь. Слово предостережения, дорогая. Весь город знает об аресте этого иностранного докторишки, Фламбески, по обвинению в колдовстве. Однако лишь немногим известно, что тебя видели в его доме, и лучше, я думаю, чтобы горожане продолжали оставаться в неведении по поводу столь сомнительной связи.