Страница 6 из 17
Глава вторая
Опять фрегат пошел на траверс,
Опять, хлебнув большой волны,
Дитя предательства и каверз
Не узнает своей страны.
Борису снилось, что он умирает от тифа. С тех пор, как он с трудом выжил, ему часто снилась болезнь. Опять во сне он ехал в поезде, в набитом вагоне. В его распоряжении оказалась вся верхняя полка, потому что никто не хотел сидеть рядом — боялись заразиться. Задыхаясь от жара, Борис под унылый стук колес терял сознание, потом ненадолго приходил в себя, просил пить, никто не подходил к нему, тогда он опять начинал бредить. Потом поезд остановился в чистом поле, слышались крики, выстрелы, ржание лошадей. Всплыло и загуляло по вагону страшное слово “махновцы”. Сунулась наверх страшная рожа в мохнатой шапке с заплывшим глазом, грозила револьвером. Последнее, что помнил Борис, — это как его тащили за ноги по вагону и выбросили на подтаявшую мартовскую землю.
Через некоторое время от холода он пришел в себя. Махновцы уже нагрузили подводы награбленным добром и ускакали. Поезд тоже потихоньку тронулся к ближайшей станции. У полотна валялось несколько трупов — мужчина в офицерской форме без сапог, старик, раздетый до белья, ещё какие-то люди, одна женщина…
Борис встал на ноги и, шатаясь, побрел вдоль полотна вслед поезду. В будке путевого обходчика старуха напоила его чаем с малиной и разрешила отлежаться несколько дней. Тифа она не боялась. Борис сам удивлялся, как выжил, видно, не судьба была ему тогда умереть.
Разбудил его скрип открываемой двери. Надзиратель принес ведро воды с кружкой, привешенной на цепочке. Обитатели камеры, как муравьи, поползли на водопой. Борис выпил кружку теплой железистой воды и почувствовал себя лучше. Голова прошла, пока он спал. Дверь снова открылась, впустив немолодого приземистого солдатика.
— А вот который Ордынцев! — весело крикнул он. — Выходи!
Борис поднялся и молча пошел к выходу. По камере пронесся тяжкий вздох.
На улице солнце клонилось к закату. Было жарко и пыльно, каменные дома выпускали накопленный за день зной.
— Куда, дядя, пойдем? — спросил Борис хмуро.
— Известно куда, — охотно отвечал солдат, — в контрразведку, вот куда.
— Тогда веди подольше, — вздохнул Борис, — мне спешить некуда.
Они пошли через пустеющий базар, где солдат разрешил Борису купить у припозднившейся торговки пирог с луком и яйцами, причем Борис, доставая деньги, встал так, чтобы солдат их видел.
— И-и, матушка, ты мне так не говори, что у меня пемадоры дороже! Это у тебя такое сумнение! — втолковывала толстая за-горелая торговка унылой женщине в черном. — Ты-то, матушка, тут недолочко, а мы уж всякого повидавши. И при курултае[7] ихнем, татарском, в Крыму жили, и при Сулькевиче, и при господине Крыме жили, и при красных, прости Господи, привелось… Вот уж когда, матушка, не то что дорого, а и вовсе нечего было на зуб положить! Куда что подевалось — ни тебе хлебца даже купить. А как энти-то деникинцы пришли, тут тебе сразу и булки белые появились. А ты говоришь — пемадоры тебе дорогие! Вон, господин повар английский, тот уж если берет, то не торгуется ни трошечки. Хороший такой господин, даром что по-нашему ни слова, а в провизии понимает… Может, кавунчика недорогою хочешь?
— На что мне твой кавунчик? — подала голос унылая вдовица — Это коли бы я в удовольствие свое жила, взяла бы я у тебя кавунчика. Раньше, когда в Курске жили, мы с Авдеем Никитичем покупали кавунчика, уважал покойник С чаем любил пить. Сядет, полсамовара усидит и цельный кавун… Была-то жизнь, да нисколько не осталось. А что сюда нас Деникин евакуировал, то это только для того, чтобы нам здесь помирать… Что тут за места такие — одни татаре кругом да другие всякие разные… Земля, как доска, сухая, лесу не видать, зверя-птицы не слыхать, коровок и тех редко когда увидишь… Одни тебе овцы да козы, прости Господи! Да и козы как-то не по-русски блеют, видно, татаре их по-своему научили… Ладно, матушка, давай свои пемадоры.
— А что, дядя, денег-то небось мало вашему брату солдату платят? — спросил Борис.
— И-и, барин, куда там много! — вздохнул солдат. — При царе-то платили семь рублей пятьдесят копеек в месяц, а нынче, если на “колокольчики” пересчитывать, то меньше выходит…
Борис жевал пирог, поглядывая по сторонам. Базар прошли, начались грязные узкие улочки, поднимающиеся постепенно вверх, к центру. Борис осторожно повернул голову. Солдат закинул винтовку за плечо и вытирал разгоряченный лоб.
— Ты вот что, дядя, — повернулся Борис к конвойному, — ты отведи меня тут, в сторонку куда-нибудь. Приспичило мне, а на улице-то ведь не будешь…
— Знамо дело, — откликнулся солдат, — на улице несподручно…
Они зашли в небольшой тупичок, отгороженный с двух сторон высоким забором. Борис вынул деньги и протянул их солдату. Тот выпучил глаза и взял с сомнением, а Борис уже, не тратя времени даром, рванул с его плеча винтовку.
— Ты погоди, погоди, — забормотал солдат, — ты дай мне по носу. Слабый у меня нос, чуть что — сразу кровища хлещет…
Борис, не примериваясь, двинул солдата кулаком по носу. Кровь и верно, хлынула сразу. Солдат упал на колени, выпустив винтовку. Борис перебросил винтовку через высокий забор и услышал, убегая, как она Шлепнулась на каменные плиты двора.
Он выскочил из тупичка на узкую улочку, в конце её показались два юнкера. Борис замедлил было шаг, но в это время солдат показался из тупичка, весь в крови и, заметив юнкеров, заверещал тонко, по-бабьи:
— Уби-или! Держи вора!
— Стой! — закричал юнкер, и вслед Борису рассыпались револьверные выстрелы.
"Принесла же их нелегкая! — думал Борис на бегу. — Ох, возьмут меня мальчишки эти…”
— Заходи с той стороны! — донеслось сзади. — В обход его возьмем!
Борис свернул в первый попавшийся проход, пробежал, топая и поднимая пыль, затем нырнул в открытую калитку, пролез с трудом под веревками, завешанными свежевыстиранными простынями, рубашками и исподним, с маху заскочил на забор и спрыгнул вниз, на другую улицу, столкнувшись нос к носу с мальчишкой-юнкером. Тот с испугу выстрелил, и пуля обожгла Борису руку возле плеча. Борис глянул в румяное, почти девичье, лицо, в глаза, наполненные ужасом и восторгом, и с размаху ударил крепким английским ботинком юнкера под дых. Тот икнул и осел в пыль.
7
Курултаи — крымско-татарский парламент, созванный в декабре 1917 года мусульманским исполкомом как высший орган татарского самоуправления На заседании курултая создано крымско-татарское национальное правительство Вооруженные силы курултая разбиты в январе 1918 года красногвардейскими частями