Страница 75 из 108
- Ну хорошо, - сказала она и одним удивительным движением распрямилась, хлопнула, отгоняя тени, в ладоши, прикрикнула на маски: "А ну-ка угомонитесь!" - те, впрочем, не удостоили ее никакого внимания - и торжественно проделала три полных оборота, будто укладывающаяся спать Брисеида. Фаррелл с Джулией, приоткрыв рты, уставились на нее, а она, увидев их лица, рассмеялась.
- Ни волшебства, ни чуда, - сказала она. - Всего-навсего старуха, пытающаяся как следует уравновесить свою шаткую персону. То, что мы собираемся сейчас проделать, совершенно безумно и безумно опасно, так что я думаю, нам следует покрепче упереться ногами в пол.
Джулия сказала:
- Джо, ты бы лучше ушел. Ты не обязан здесь находиться.
- Катись ты к свиньям, Джевел, - обиженно и сердито ответил он. Его голос заставил маски ненадолго умолкнуть, а Джулия дотронулась до него и сказала:
- Прости.
- Поймите меня, - внезапно заговорила старуха, и хриплый голос ее прозвучал так страшно, что гостиная мгновенно очистилась от теней, и Фаррелл различил далекие, благословенные очертания стульев и шахматных фигур. Зия продолжала: - Я делаю это не для кого-либо из вас и даже не для него не для них - не из тщеславия, как я сказала вам прежде. Я делаю это, потому что мне стыдно, потому что я с самого начала знала, что происходит, и не вмешалась, не решилась выйти из дома. Я могла бы призвать его сюда, ко мне, но и тут боялась, что меня уничтожат, если я попытаюсь освободить его и не сумею. И я ничего не сделала за эти два года, пока не настала сегодняшняя ночь.
Фаррелл так и не обрел потом уверенности - действительно ли он предпринял робкую попытку протеста еще до того, как Зия яростно оборвала его:
- Разумеется, я отвечаю за это! Я обязана следить, чтобы исполнялись определенные законы, чтобы определенным вратам было дозволено открываться только в одну сторону. Какой бы усталой, слабой или испуганной я не была, в этом по-прежнему мое назначение. Вы, настаивая на том, чтобы помочь мне, делаете это из невежества, поскольку не можете даже вообразить, чем рискуете. Но я, я делаю это потому, что мне стыдно.
Джулия спросила:
- Вы думаете, Каннон придет? Что я должна делать? Как мне призвать ее?
- Забудь про Каннон, - ответила Зия. - Призывай свою бабушку.
Зия не шутила насчет равновесия, она велела Джулии и Фарреллу ухватиться друг за дружку в темноте гостиной и держаться покрепче, как если б они ехали в вагоне подземки. Она даже прислонила Мику Виллоуза к стенке камина и проверила, насколько он прочно сидит, прежде чем повернуться к ним и еще раз сказать: "Ну хорошо". Они встали вокруг Мики Виллоуза, рядом с котором сидела, дрожа, Брисеида (рука Зии держала собаку за мех на шее). Мика обнял лапу Брисеиды рукой, снизу вверх оглядел обступивших его людей и сказал:
- Обречены, вашу мать. Пресвитер Иоанн знает.
Долгое время ничего не происходило.
Сначала к великой радости Фаррелла вернулся звездный свет. Фаррелл решил, что уж на этот-то раз он будет глядеть в оба, чтобы понять, действительно ли свет истекает из Зииных волос или источником его служит нечто, находящееся вне гостиной. Но когда свет возник, он просто возник, заставив гостиную оторваться от своего основания и поплыть, а Фаррелл был слишком счастлив, чтобы предпринимать что-либо - он лишь прошептал: "Добро пожаловать" - и стиснул ладонь Джулии. Свет растекался вокруг, наполняя гостиную ароматом цветов - плюмерия, боги пахнут, как плюмерия на Гавайях - заставляя Фаррелла вспомнить Сенген, прекрасную, как деревья в цвету. Мика Виллоуз или царь, запрятанный внутрь него, снова начал постанывать в предчувствии непостижимого ужаса, и Фаррелл успел подумать: и вот так же каждый раз чувствует себя Эгиль Эйвиндссон? Далеко-далеко от них всходил, подобно луне, лик Зии: золотистый и утомленный, обретший под ударами бессчетных камней, которыми его осыпали, человеческую красоту.
Затем она произнесла на языке, больше всего походившем на шелест мыльной пены, фразу, которая могла означать только одно: нет, будь оно проклято, будь оно проклято во веки веков и - словно некая команда небесных ремонтников приступила к работе- в гостиную сквозь стены и потолок потекли рваные ошметки ночи. Казалось, за несколько секунд осуществилось то, чего не сумели добиться Эйффи с Никласом Боннером: гостиную раздирало в клочья, словно сорванный ураганом аэростат. Но вместе с нею сгинули и солидные старые дома, и блудливые сады Шотландской улицы, и огни Авиценны внизу под холмом - ничего не осталось за пределами разломанных очертаний Зииного дома, только небо, оскалившееся странными, стремительными звездами, и тьма, так же летящая, летящая вечно, не оставляя никакой надежды на утро. То было единственное когда-либо явившееся Фарреллу видение примитивного хаотичного пространства, и оно свалило Фаррелла с ног. Он скорчился среди кувыркающихся звезд, закрыл руками глаза и с нелепой мыслью: так я и не закончу песочить тот старый "эксетер", никогда уже не закончу - изверг из себя блевотину.
Охваченный безучастностью, он сознавал, что где-то поблизости Джулия вскрикивает:
- Каннон! Шо-Каннон, дзюитимэн Каннон, сендзю Каннон, бато Каннон, нио-ирин Каннон! О, Каннон, явись, Каннон, умоляю! Шо-Каннон, сендзю Каннон!
Крик повторялся раз за разом, и Фаррелл хотел сказать ей, чтобы она заткнулась, потому что у него разламывается голова, но не успел, ибо Каннон явилась.
Джулия уверяла потом, что богиня просто выступила из дыры в пространстве, пятьюста парами рук стянув за собой бесконечную, бессмысленную ночь и позволив дыре сомкнуться за собой, но не раньше, чем Джулия углядела драконов и синие с зеленью берега небесной страны. Фарреллу же представилось, будто она приблизилась к ним, пройдя дальней дорогой, и вошла туда, где они были, сквозь единственную из Зииных масок, не охваченную пакостной жизнью и мирно висевшую на стене над камином. То была белая, точно гипс, маска театра Кабуки, и пока Фаррелл смотрел на нее, маска начала переливаться в Каннон, расплываясь и растворяясь, чтобы в конце концов перетечь в коричневый круглый лик богини, в соцветия ее рук, в облачные одежды и в долгие янтарные глаза. Облик ее неустанно пульсировал, волновался на грани форм, размеров, полов, непостижных для воображения и разума Фаррелла. Он увидел, как Каннон легко поклонилась Джулии, приветствуя и признавая ее. Когда она повернулась к нему, он вытер рот ослабевшей рукой, стыдясь, что она увидит его таким, но Каннон улыбнулась, и Фаррелл заплакал - не в этот миг, потом - ибо улыбка Каннон позволила ему быть таким, как он есть, и позволила также простить себе несколько вполне основательных гнусностей.