Страница 16 из 21
КОШКИН ДОКТОР
— Мрр-мрр-мрр…
Пушистый дымчатый котенок свернулся клубком на подоконнике и мурлычет свою бесконечную дремотную песенку: мрр-мрр, мрр-мрр.
За окном посвистывает сердитый ноябрьский ветер, снежинки скребутся по стеклу. А котенку тепло, уютно. Горячий воздух от батареи невидимкой всплывает вверх и чуть колышет легкую занавеску.
Пригрелся Пушок, зажмурился и от полноты чувств выводит горлышком переливчатые рулады: мрр-мрр, мрр-мрр.
В ванной мерно отзванивают капли, тикают часы на комоде, монотонно гудит за шкафом счетчик. Спит котенок и видит свои кошачьи сны.
Но вот кто-то прошлепал в домашних туфлях по коридору. Дремы как не бывало. Пушок мягко соскакивает на пол и семенит белыми, словно в носочках, лапами к двери. Внимательно прислушивается, не сводя глаз с блестящей ручки.
— Нет, Пушок. Не зайдет больше в эту дверь твой маленький хозяин… Уехал Коля. Далеко уехал. И даже письмом не подает о себе весточку. Ведь ему всего только семь лет.
Котенок, оглядываясь на дверь, возвращается, прыгает ко мне на колени и трется о пиджак — просит приласкать. Всем маленьким нужна ласка. Стоит лишь протянуть руку, Пушок тотчас заснует под ладонью, прижимаясь к ней то круглой головенкой, то взгорбленной спинкой. Кончик хвоста его игриво задергается, а горловая песенка польется громче, задушевней.
Да, Пушок. Приучил тебя Коля к ласке и уехал. Что делать? Надо уметь забывать, хоть это и нелегко подчас… Ложись-ка на свое место, Пушок, и напевай непонятную песенку свою.
На подоконнике котенок аккуратно подбирает под себя лапки, закрывает глаза, и снова по комнате плывет уютная бесхитростная песенка: мрр-мрр, мрр-мрр.
Наблюдательные мальчишки дали ему смешное прозвище «кошкин доктор», хотя пытался лечить Коля не одних кошек и заступался не только за них. Заступничество это не всегда сходило ему с рук.
Помнится, в знойный июньский день, когда в городе удушливо пахло горячим асфальтом и летучий пух с тополей назойливо прилипал к вспотевшему лбу, я усталый возвращался из дальней поездки. Ватага чем-то крепко недовольных мальчишек осаждала подъезд нашего дома и неохотно расступилась, пропуская меня к дверям.
— Если не отдашь, смотри тогда! Не попадайся! — грозил кому-то у крыльца долговязый паренек в обвисшей грязной майке. Перехватив мой недоуменный взгляд, он пояснил запальчиво:
— Колька, сосед ваш, грача моего отнял. Пусть только не отдаст!
В полутьме длинного коридора я увидел его не сразу. Он сидел на корточках возле старого сундука с прижатой к глазам левой рукой. А правой удерживал молодого грача. С воинственно раскинутыми крыльями черный пленник дергался во все стороны, будто готовился биться с целым светом за свою жизнь.
— Что случилось, Коля?
— Они мучают его! — всхлипнул Коля. — Привязали к ноге веревку и ловят за нее, как полетит. А ему же больно. У него нога сломатая.
Теперь, когда маленький сосед открыл лицо, я заметил, что у него подозрительно распух левый глаз и кровоточит губа. Вызволить грача из беды было, видимо, не так-то просто.
— Колька! — возмущался снаружи долговязый. — Отдай грача! Хуже будет.
Я поставил чемодан и выбежал, чтобы отчитать сорванца. И сделал это от всего сердца.
Возвратясь, я застал малыша на прежнем месте.
— Что же будем с грачом делать? — осторожно спросил я. — Выпустим, а?
Коля отрицательно покачал головой.
— Опять поймают его. Больной же он. Лечить надо… А мама не пускает с ним в комнату.
— Ну, так неси его ко мне. Сделаем, что в наших силах.
Коля торопливо, словно боялся, что я передумаю, сграбастал грача в охапку и прошмыгнул в мою комнату. Камень, привязанный к птичьей лапке, застучал по полу.
Пока я освобождал грача от бечевы, он вяло и небольно щипал меня за палец, потом, припадая на вывихнутую лапу, заковылял под кровать.
Дичился наш приемыш недолго. Через час он уже выхватывал у Коли с ладони дождевых червей, потом заглотал кусок сырого мяса и пристроился спать в корзине с грязным бельем. Пользуясь его благодушным настроением, мы попытались наложить повязку на поврежденную ногу. Однако черный пациент старательно размотал ее клювом и выбросил.
Правда, и без повязки дело быстро пошло к выздоровлению. Через неделю грач горделиво вышагивал по комнате, слегка оседая на правый бочок. Несколько раз на день Коля приносил ему угощение. После кормежки осторожно, как хрупкую дорогую игрушку, поглаживал воспитанника по спинке. И грач, такой воинственный поначалу, кокетливо приседал перед ним и тихо, признательно курлыкал что-то на своем гортанном наречии.
Однажды, проводив мальчика до двери своей смешной, вразвалочку, походкой, грач вдруг замахал крыльями, разбежался и замелькал у меня перед глазами в стремительном ломаном полете. С того часа в моей комнате постоянно слышался свист рассекаемого воздуха и скрип упругих перьев.
Тесновато было большой птице в четырех стенах. То и дело чиркал грач крыльями по потолку, задевал за шкаф и валился вниз.
Как-то погожим утром раскричались на ближнем бульваре вольные грачи. Насторожился наш пернатый квартирант, прислушался да как бросится к окну! И давай долбить в стекло и клювом и крыльями.
— Может, выпустим? — посоветовался я с Колей.
— Пускай летит! — недовольно пробурчал тот. — Значит, ему у нас не нравится.
В последнюю минуту грач как будто заколебался. Он попятился было от раскрытых створок окна, вопрошающе глянул на нас черным глазком, затем присел и, сильно оттолкнувшись, сорвался с подоконника вниз. Секунда — и его крылья промелькнули над крышей сарая, потом серая тень чиркнула по шиферной кровле соседнего дома, и вот уже что-то неясное, исчезающее из глаз замельтешило в синеве над далекой березовой рощей.
Коля долго смотрел в ту сторону. Очевидно, надеялся, что грач одумается, вернется. Но тот не вернулся. И понурый, обиженный мальчик направился к двери.
Странный был малыш! Он просто тосковал, если некого было оделить своими заботами. Вскоре после проводов грача Коля добыл мне другого постояльца. На сей раз вертлявого звонкоголосого воробья с подбитым крылышком. С еще не зажившим крылышком он ухитрился вывалиться в открытую форточку, сумел как-то взлететь на забор и навсегда затерялся в просторах соседнего двора.
Однако моей холостяцкой квартире не суждено было долго пустовать. Новым жильцом оказался пузатый, как бочонок, щенок с глупейшими кофейного цвета глазенками и мягкими короткими ушами.
— Вот, — выдохнул Коля, бережно опуская щенка на пол. — Пускай теперь он у вас поживет.
Помахивая хвостиком, с опущенной вниз тупорылой мордочкой покатился квартирант по полу на кривых неустойчивых ногах. Ему, видно, очень понравился ворсистый ковер на середине комнаты. Здесь он задержался, с глубокомысленным видом сотворил лужицу и заширкал задними лапками, будто хотел показать, что он не какой-нибудь неряха, а вот уже с такого раннего возраста привык закапывать свои грешки. Не могу сказать, чтобы я пришел в восторг от этого приобретения.
— Ему есть нечего, — как бы оправдываясь, заявил Коля и в смущении провел рукавом под носом. — Мать у него бедная. На цепи живет вон там, через два двора, — неопределенно махнул он рукой. — И совсем она его не кормит.
— Молока, что ли, нет у нее?
— Откуда у нее молоко? — удивился малыш. — У нее и хлеба-то нет. Разве я когда принесу ей кусочек. Она только блох своих ест, и все.
Если верить Коле, матери щенка, действительно, жилось не шикарно, и сына ее скрепя сердце пришлось оставить.
К счастью, Тузик (так мы окрестили щенка) оказался очень покладистым нахлебником. С аппетитным чавканьем, захлебываясь и фыркая, убрал он порцию супа и тщательно, до блеска, выскоблил шершавым язычком миску. Полученную на второе кость Тузик, чтобы не соблазнять нас, уволок под кровать и битый час с уморительным урчаньем мусолил ее там и катал по полу.
С четвероногим приятелем Коля мог возиться целыми днями. Щенок признавал только подвижные, азартные игры. Спрячется Коля, а Тузик, нетерпеливо повизгивая, носится по всей комнате — ищет. Найдет, уцепит за штанину и тянет из укрытия. Попался, мол, голубчик! А ну-ка, выходи на свет!