Страница 18 из 102
Действительно, воздух Лура был чистым и сухим, здесь легко дышалось, несмотря на то что город располагался глубоко под землей. Монтарвы выдалбливали свои жилища в массивах из цельного гранита, куда более безопасных, чем крошащиеся, потрескавшиеся участки горных пород. Население города увеличивалось медленно, и так же медленно, изо дня в день, местные каменотесы долбили в граните новые комнаты и коридоры. Застройки проводились по плану, созданному учеными Первой общины, отклонение от которого не допускалось, потому что малейшая неточность могла привести к обвалу или затоплению части города.
Зрение монтарвов не выносило открытого огня, но они использовали огонь для хозяйственных и ремесленных нужд. В каждой общине имелась печь, называемая очагом. Печь горела круглые сутки, потому что разжигание огня было трудным, доступным далеко не каждому искусством. У очага располагались комнаты Для мытья и стирки, а также кухня, где готовилась еда Для всей общины. Трижды в день жители общины, Повинуясь неслышному сигналу времени, приходили кухню, где в больших котлах стояла горячая пища.
Кухня монтарвов оказалась просторным помещением с широкой плитой, где стояли вместительные котлы, со столами для разделки продуктов и полками для посуды. Вдоль боковой стены проходил желоб с проточной водой, струйкой падавшей в него из отверстия в стене и уходившей в отверстие на противоположном конце. Плита была каменной с чугунным верхом, без единой щели, в которую мог бы просочиться отблеск огня. У ее стенок грелись несколько обычных здесь черных и темно-серых кошек.
Шемма удивился, не найдя у плиты привычной дверки, но Пантур объяснил ему, что сама топка не здесь, а внизу. После еды ученый провел Шемму вниз по лестнице и показал комнату, где находилась топка. Часть комнаты занимало хранилище для черного блестящего камня, который Пантур назвал горючим камнем. В дальнюю стену была встроена чугунная дверь топки, у которой, опираясь на лопаты, стояли двое работников в наглухо прилегающих к лицам очках с рубиновыми стеклами. Шемма узнал от Пантура, что, кроме очагов, в трех общинах есть еще и кузницы, и понял, откуда в подземном городе столько металлической утвари.
Пантур почти не оставлял Шемму в одиночестве. С первых же дней он засыпал табунщика вопросами о жизни наверху. Первым, что заинтересовало Пан-тура, была жизнь лоанцев и их история. По истории Шемма не дал толкового ответа: "Ну что сказать - жили и жили, так всегда и жили..." - зато он с увлечением пускался в воспоминания о своих сельчанах, их привычках и занятиях.
- Вон Тумма, кузнец, - здоровый парень, как я... - Шемма сгибал руки в локтях и с удовольствием озирал свою грудь и плечи. - Как неженатый был, так целый день мог в кузне простоять, а вечером еще и на танцах первый! И теперь здоровяк... Жена у него в год по ребенку приносит. А Денри, мельник? Богатый мужик, все у него в доме есть, четырех коней держит... А дочка-то у него какая, дочка! - Табунщик замолкал и вздыхал от избытка чувств.
- Конь - это животное? - поинтересовался Пантур, когда Шемма упомянул незнакомое слово.
Пораженный табунщик вмиг позабыл о мельниковой дочке. По простоте душевной ему и в голову не приходило, что подземные жители знать не знают ни о каких конях.
- Конь?! Конь - это... - воскликнул он и задохнулся, не находя слов. - Это... сказка это, и только, чего там говорить! Ну вот что ты без коня?! Идешь по земле и идешь, как дурак. А на коне... сидишь высоко, все видишь... а трава-то внизу - летит! А деревья-то мимо - плывут! А он-то, конь-то - послушный-то какой, умница-то какой! Эх, был у меня Буцек, вот это был конь... Я ведь табунщиком был, коней пас. - Шемма шумно вздохнул. Выведешь их на луг, лошадок-то, и под кустик... лежишь, солнце греет, травка шелестит, а воздух-то какой, и небо синее...
- Как он выглядит, этот конь? - деликатно спросил Пантур.
Шемма поскучнел. Где им было, этим подземным, понять его чувства!
- Голова у него... четыре ноги... - начал он описывать коня. Большой такой... а на спину ему садишься. Вот такой он конь, - глубокомысленно завершил описание табунщик.
Красноречие Шеммы не иссякло, пока он не вспомнил чуть ли не всех обитателей лоанского села. Табунщик скучал по дому, по привычной обстановке и любимому делу. Пантур задавал ему множество вопросов о быте и хозяйстве, ответы на которые казались Шемме очевидными, таких, как изготовление хлеба или использование мяса и шерсти животных. Хвалебное слово табунщика окорокам и колбасам было не менее прочувствованным, чем описание коня.
- А уттаки вас не беспокоят? - спросил Пантур, заметивший, что в многословных описаниях Шеммы нет и упоминания об уттаках.
- Чего им нас беспокоить? - изумился табунщик. - Они - вон где, а мы - вон где. Мы в селе и не видали никогда этих уттаков.
Теперь настала очередь Пантура удивляться.
- Разве ты не убегал от уттаков, когда свалился к нам? - спросил он.
- Было дело, - сразу опечалился Шемма. - Так село-то мое - вон где, а я - вон где! Я ведь уехал из села по просьбе колдуна.
Слово за слово Пантур вытянул из Шеммы подлинное представление о наземном населении Келады. Уттаки, оказывается, давным-давно не господствовали на острове, вытесненные на север пришельцами с моря. Помимо этого ученый понял, что в настоящее время наверху творится что-то неладное, сорвавшее деревенского парня с места на приключения и опасности.
Рассказы Шеммы изобиловали эмоциями и рассуждениями в той же мере, в какой страдали отсутствием ясности и последовательности, поэтому Пантур приложил немало усилий, чтобы воссоздать полную картину путешествия табунщика. Получив представление о той или иной подробности жизни наверху, ученый заглядывал на полку, где лежала стопка бумаги собственного изготовления, брал лист, разводил водой подсохшие чернила, пододвигал поближе вазу с золотисто-светящимся плющевидным растением, присаживался за стол и аккуратно записывал услышанное.
Шемма скучал рядом - ходил по комнате, зевал, садился и вновь вставал, разглядывая через плечо Пантура ложащиеся на бумагу крючочки и закорючки. По его просьбе Пантур показал ему, как выглядят и как объединяются в числа монтарвские цифры. Табунщик на время позабыл скуку, представляя в уме, как могут выглядеть надписи "Третий кольцевой", "Шестой радиальный", а Пантур записывал и записывал, и на серую монтарвскую бумагу ложились незнакомые прежде слова - "Цитион", "Босхан", "Келанга"... "магия".