Страница 22 из 27
- Кто еще? - Василь Денисыч встал и обвел глазами присутствующих. Лариса, ты?
- Нечего мне говорить, - сварливо сказала Лариса. - Скучная газета, скучные материалы, молодежь ее плохо читает. Сколько раз мы твердили Ивану Самойловичу: создайте при газете молодежную редакцию, в центре везде такие есть. А он не хочет. Так что я пока помолчу.
- Слышь, Иван, что комсомол говорит?.. Ответить хочешь?
Качуринер поднял лицо от блокнота.
- Я все записал, товарищи. Спасибо за конструктивную критику. Мы учтем. Соберем редакцию, обсудим и учтем. И предложение комсомола учтем. Мы всегда все учитываем.
- Правильно, - сказал Василь Денисыч. - Социализм - это учет. И учти еще одно. Мы тебя не топить собрались. Мы к тебе, Иван, по-доброму относимся, любим тебя по-своему. И помочь хотим. Нам какая газета нужна? Боевая. Но чтоб зря патроны не переводила! Держи порох сухим, Качуринер. В пороховнице, но сухим. Где наш бронепоезд, помнишь? То-то и оно... В общем, работай пока спокойно. Но не успокаивайся, не успокаивайся... Пошли дальше, товарищи.
Кто-то взмолился:
- Перекур, Василь Денисыч.
- Погодишь. Раз Качуринер о театре упомянул, то есть смысл вопросы переставить. Мы сейчас театр коротенько послушаем, и перекуришь себе на здоровье. Давайте сюда директора...
Кто-то из сидевших у двери выглянул в приемную, позвал театрального босса. Босс вошел в кабинет, робко остановился у входа. Босс был немолод, лыс, мал ростом, одет в потрепанный клетчатый костюмчик-тройку и вельветовые полуботиночки типа "Долой мозоли!".
- Здравствуйте, товарищи, - робко поздоровался босс.
- Здоров, товарищ Пихто. Тут тебя не было, а Качуринер тебе врезал.
- Мне? - удивился босс.
- Ну, не тебе лично, а театру. Так что ты давай, говори, какие у тебя проблемы? Поможем всем миром. И Качуринера помочь заставим А то ему все бы критиковать.
- Зашли бы вы к нам в театр, Василь Денисыч, - жалобно начал босс. Режиссер труппу забросил, а труппа-то - раз, два и обчелся, все на спецзаданиях, сами знаете, работать некому. И что самое главное - не хотят. Зарплата им, видите ли, мала. Тем, кто остался. Грозятся: объявят голодовку, откажутся от зарплаты, создадут худсовет.
- Так создали же, - удивился Василь Денисыч.
- Все равно недовольны. Другой хотят. Одно слово: артисты... А режиссер по спецобъектам бегает, а когда в театре, то - зверь. Репетирует - пулей, на бегу, и все - на крике, на оскорблениях. Меня не слушает совсем. Придите, а, Василь Денисыч?
- Ты что, Пихто, ко мне на прием с этим вопросом записаться не мог? Сразу на большой хурал явился. Ха-арош гусь...
- Я не знал, что хурал. Я просто пришел. И вот товарищи могли бы прийти. И товарищ Качуринер тоже. Ну, не надо днем, так хоть на спектакль...
- Эт-то верно, - согласился Василь Денисыч. - Театр мы подзапустили. Многое людям доверили, большие полномочия на них возложили, а сами - в кусты. Стыдно. Мне, во всяком случае, стыдно... Надо сходить к людям. Я в ближайшее время не смогу, а кто сможет? Качуринер, сможешь?
И тут Умнов, молчавший до сих пор и только жалевший, что не захватил с собой магнитофона, не сунул куда-нибудь в карман - материал шел фантастический! - тут довольный Умнов руку поднял, как первоклассник, и спросил - сама кротость:
- Можно я схожу, Василь Денисыч? Прямо сейчас и схожу, не откладывая... Чего мне про выборы на заводе слушать? Я на них был. Свидетель, так сказать, триумфа...
В кабинете повисло тревожное молчание.
Чего они испугались, думал Умнов. Или я опять что-то не то ляпнул?
Василь Денисыч пожевал губами, почесал затылок, потер щетинку, подросшую с утра, и наконец сказал раздумчиво:
- А что? Идея хорошая. Вы - человек свежий, разберетесь в ситуации и нам расскажете. В московских театрах небось бывали?
- Приходилось, - не соврал Умнов.
- Вот и сравните. Хоть и масштабы разные, а суть - уверен! - одна. Люди. Артисты. Те же яйца, только в профиль... Понял, Пихто? Сейчас с тобой товарищ Умнов пойдет, Андрей Николаевич, журналист из Москвы. Все ему покажи и расскажи, - добавил подчеркнуто: - Все, что в самом театре делается... встал, пошел к рабочему столу. - Объявляю, товарищи, перерыв на пятнадцать минут. Курите. А вы, Андрей Николаевич, задержитесь. Пока они себя травят, мы с вами парой слов перекинемся... Пихто, подожди Андрея Николаевича в приемной.
Они остались вдвоем в кабинете. Умнов по-прежнему сидел в кресле-люльке-ловушке для унижения посетителей. Василь Денисыч умостился за своим саркофагом из карельской березы. За его спиной на стене висели портреты всех руководителей Советской державы, начиная с Ленина. В отличие от Маяковского Василь Денисыч "чистил" себя подо всеми сразу - чтоб, значит, стерильнее быть.
- Я вас слушаю внимательно, - сказал Умнов.
- Это я вас внимательно слушаю, - улыбнулся Василь Денисыч.
- Не понял. Кто кого хотел увидеть?
- Какая разница - кто. У вас есть вопросы, догадываюсь. Задавайте. Отвечу по мере возможности.
- И велика мера?
- От вас зависит.
- То есть?
- Мера откровенности зависит от вашего желания понять.
- Что понять? Вас лично? Ваших ряженых из кафе? Или ряженых с завода? Или всех других ряженых?..
- А вы, Андрей Николаевич, не ряженый? Вы у нас всегда - в своей одежке?
- По возможности, - не стал врать Умнов.
Василь Денисыч сочувственно кивнул.
- То-то и оно. А возможностей - кот наплакал. Какие у вас возможности у газетчика-то опытного? Нуль целых нуль десятых.
- Врете! - Хамить так хамить. Разговор, похоже, откровенным получался. - И раньше можно было честным оставаться, А уж сегодня - нечестным просто нельзя быть... Я Краснокитежск в виду не имею.
- Раньше - честным?.. Не смешите, Андрей Николаевич. Вы - человек молодой, послевоенного, так сказать, посева, не буду вам про сталинские времена рассказывать. Давайте недавнее вспомним, когда товарищ Умнов вовсю знаменитым стал, когда его статьи - нарасхват. Еще бы: о нравственности пишет, о моральном потенциале нации!.. Вития!.. А вития знал о наркомании? Знал. О проституции? Знал. О взяточничестве и коррупции в любых эшелонах власти - снизу доверху? Догадывался, догадывался. О том, что самое бесклассовое общество в мире полегоньку становится самым кастовым? Знал, знал, знал!.. Что ж не писал о том? Что ж не разоблачал с присущим ему гражданским гневом? Не напечатали бы?.. Верно, не напечатали бы. Но вы ведь и сами не рвались написать. Вот она честность: не могу молчать! Классик, помнится, выдохнул. А, вы не классик, вы молчали. Сами себя оправдывали: чего зря биться, все равно не опубликуют. Цензор внутри вас был куда страшнее цензоров государственных: те только отнимали у слова свободу, а вы, вития народный, его свободу в зародыше убивали. Этакий, с позволения сказать, абортарий слова. И не подпольный - официальный. Одних творческих союзов для вашего брата-гинеколога штук семь слажено, коли не ошибаюсь... Вы мне сейчас скажете, что были люди, которые... Были. Бились головой об стенку. Иногда разбивали. Голову, конечно. Стенка - она на века. Согласен: герои. Безымянные. Согласен, многие со временем имена обрели. Посмертно. Так вед не вы. Вы у нас не герой, Андрей Николаевич. Вы жить хотите. Вы умело и ловко искали компромисс между совестью вашей, личной, и совестью, определенной свыше. Для всей страны определенной. Ну и для средств массовой информации - особо... Вон вы на мой иконостас поглядываете, на тот, что за спиной висит. Ну-ка вспомните, кого из них вы в своих статьях не цитировали? Двух-трех - из вычеркнутых? А всех остальных - по мере требований времени?.. Молчите? Умеете слушать, хорошее качество... Только не думайте, что я все это вам в осуждение говорю. Да помилуй бог - нет! Я все это вам твержу, поскольку уважаю вас. Верю вам. Единомышленника в вас вижу... Не противьтесь, не надо - именно единомышленника. Вот парадокс: вы во мне врага, а я в вас - друга... Именно потому вы - здесь... Я ваш главный вопрос знаю: почему вы уехать не можете? Почему сегодня утром вы по замкнутому кольцу ездили, как рулем ни крутили - все в Краснокитежск попадали? Так, да?.. Отвечу... Потому что вы из него и не выезжали. Потому что Краснокитежск - ваш город. Он - в вас. Внутри. В печенках. В мозгу. В сердце. И его не вытравить никакими перестройками. А стало быть, и не выбраться из него... Спросите: выбираются? Бывает, к сожалению. Не можем удержать. Так кто выбирается? Те самые герои, которые - не вы. У Лермонтова, кажется: богатыри, не вы... Кстати, там же: плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля... Ах, как верно, как живо! Что значит - на века сделано!.. И останется верным на века. Потому что это только вам кажется, будто стенки больше нет, не обо что головой биться. Есть она, есть, дорогой мой друг, только не бетонная - согласен, но - резиновая. Вы в нее лбом бах, а она - поддается. Вы еще - бах, а она - дальше. И у всех у вас возникает сопливое романтическое чувство: нам нет преград! Ни в море, ни на суше! Путь впереди чист! Все дозволено!.. Все? А хрен-то! У резины какое качество? Поддаваться - до предела растяжимости. Предел этот пока далеко, бейтесь лбом, двигайте стенку. Но когда-нибудь его, предела то есть, достигнут, и тогда не позавидую я тем, кто стенку-то - лбом, ох, не позавидую... Ка-ак резина пойдет назад, ка-ак сметет она всех, кто ее на прочность проверял!.. Представили картиночку? Воображение-то у вас творческое, художническое, небось страшненько стало, а? Даже мне, волку старому, и то страшно... Но страхи - страхами, а жизнь идет. И стенку вы и иже с вами пихаете почем зря. А мы вам на освободившемся пространстве миражи строим. Гласности хотите? Жрите тоннами! Демократии? Купайтесь! НЭП вспомнили? Кушайте окрошечку, гости дорогие! Приказано перестроиться? Мы люди служивые, солдаты партии, мы приказам всегда повинуемся. Потому что твердо знаем: стенка все равно назад пойдет. Экспрессом помчится!.. Так я вам и предлагаю: не ломайте комедию, становитесь в наши ряды. Тем более что вы их и не покидали. А весь пафос ваш гражданский - тот же мираж... Ну а что до ваших пустых возражений: мол, не то время, мол, сколько уже преград сломано, - так ведь эту песенку еще когда пели... - и он запел уже известным Умнову хорошим баритоном: - Нам нет преград ни в море, ни на суше... оборвал песню: спросил задушевно: - Уразумели, Андрей Николаевич?