Жюль Верн

Виктор Гюго жил в доме № 37 по улице Тур д'Овернь. Дом стоял на высоком холме. Из окон своего кабинета Гюго видел (был солнечный, теплый воскресный день), как к дому его приближались двое людей — в одном он признал де Кораля, другого не знал вовсе. Гюго пристально, насколько позволяло расстояние, вгляделся в незнакомца: на нем были светло-серые брюки, коричневый пиджак, черный, повязанный пышным бантом галстук. Трость с массивным набалдашником молодой человек нес на плече, как ружье.

— К нам идет де Кораль и с ним кто-то из провинции, — сказал Гюго своей жене. — Задержи их, пожалуйста, я хочу сегодня молчать и слушать, я утомлен…

Де Кораль и Жюль поднялись на второй этаж и остановились перед огромной массивной дверью; в нее была вделана медная доска с надписью:

ВИКТОР ГЮГО

Жюль благоговейно обнажил голову и присел на полукруглую мраморную скамью. Лицо его блестело от пота, светлые волосы торчали вихрами во все стороны. Элегантный, подтянутый де Кораль отлично понимал состояние Жюля и снисходительно поучал его, как вести себя у Гюго.

— Не робеть, быть самим собой, поменьше спрашивать, побольше слушать, ничем не хвастать, не читать своих стихов, не просить стихов у мэтра. Вы, наверное, увидите и Теофиля Готье — это поэт, добрый человек, но сноб, чуточку позер, горячий спорщик. Не сцепитесь с ним, — вам достанется от него!

— Он спросит меня, мой дорогой Гюго: кто вы такой? — в сотый раз принимался Жюль за репетицию, предполагая, что Гюго начнет именно с этого. — Я отвечу: «Студент юридического факультета Жюль Верн из Нанта». Он спросит меня: «Нравится ли вам учиться на этом факультете»? — «Нет, мэтр, мне не нравится учиться на этом факультете». Он спросит: «А почему?» Я отвечу…

— Гюго был адвокатом, — сказал де Кораль. — Я думаю, что он спросит вас о занятиях, о настроении молодежи…

— К этому я не приготовился, — растерянно проговорил Жюль, обмахиваясь цветным в полоску платком. — Он спросит, что я делаю. Я отвечу: «Учусь писать пьесы…» Гюго улыбнется и попросит прочесть что-нибудь. Я прочту «Мой Нант».

— Ради бога, не читайте вашего Нанта! — испугался де Кораль. — Сто сорок строк это очень бестактно для первого знакомства! Найдите что-нибудь покороче — строк на двадцать. И ни о чем не спрашивайте мэтра, займитесь разговором с мадам. Она большой знаток старинного фарфора и венецианского стекла, поговорите о чашках и бокалах шестнадцатого века — это ее конек. Вы очаруете ее.

Жюль схватился за голову:

— Мой бог! Как трудно, как сложно! Фарфор! Чашки! Бокалы! Я ничего не смыслю в этом, ничего. Я не пойду к Гюго! Пусть мечта останется мечтой!..

— Глупости, пойдете, — спокойно произнес де Кораль. — Дышите, черт вас возьми, глубже! Вообразите, что ныряете в океане!

— Вообразил, — тяжело дыша, ответил Жюль. — Очень холодная вода, сударь! Я плохо плаваю! Акулы!..

Де Кораль потянул на себя ручку звонка. Дверь открыл старый слуга, седой и высокий, очень похожий на Авраама Линкольна.

— Мадам и месье просят подождать в приемной, — с поклоном проговорил он.

Приемная сверху донизу была обита темной кожей. Кресла с непомерно высокими спинками, рассчитанные на великанов, стояли вдоль стен. Портреты Шатобриана и Робеспьера висели в простенках между окнами. Сотни безделушек из фарфора, нефрита и кости покоились на стеклянных полках в особых шкафах с зеркальными стенками.

— Я попал в музей, — сдавленным шепотом произнес Жюль. — И это только приемная! А что же там? — Он указал на дверь, прикрытую тяжелым занавесом.

Дверь открылась, и тот же слуга пригласил:

— Мадам и месье просят вас!

Жюль вошел следом за де Коралем, и первое, что он увидел, был красный жилет — от самого подбородка, подпертого тугим крахмальным воротником. «Кто это?» — спросил себя Жюль. Бесстрастное, каменное выражение лица этого человека поразило Жюля, — ему показалось неприличным и дерзким надевать на себя такой жилет. Костюм как костюм, но жилет… Человек этот в самой непринужденной позе стоял посередине большой квадратной комнаты и курил длинную, тонкую трубку.

Жюль поклонился ему.

— Готье, — отрекомендовался человек в красном жилете и сделал глубокую затяжку.

Жюль в замешательстве назвал свою фамилию трижды. Готье пресерьезно заметил:

— Поберегите ваши силы, сударь!

Де Кораль подвел Жюля к хозяину дома и сказал:

— Мой друг Жюль Верн жаждет быть представленным вам, мэтр!

Вот он — Гюго! Знаменитый, любимый передовой Францией Виктор Гюго! Враг монархии, король поэтов, академик, драматург, романтик, публицист, друг обездоленных и защитник угнетенных, гроза болтунов из роялистических клубов, живое знамя республиканцев, человек несгибаемой воли, сорокасемилетний юноша, имя которого уже обросло легендами во Франции и за ее пределами, будущий изгнанник, гордость мировой литературы, писатель, автограф которого на книжном рынке расценивается необычайно высоко, человек, ежедневно получающий приветственные письма и анонимки с угрозами, — вот он, Гюго!

Взволнованность Жюля достигла предела, сердце его колотилось где-то в висках и темени, а там, где ему полагалось быть, вдруг стало пусто и холодно. Вот он, Гюго! Мой бог! Бежать, провалиться сквозь землю, растаять, исчезнуть! Сейчас он начнет задавать вопросы.

— Кто вы и откуда? — спросил Гюго.

Жюль поднял глаза и одним взглядом охватил Гюго. Среднего роста, коренастый, плечистый человек, чем-то очень похожий на Пьера Верна, с подстриженной полуседой бородой, крупным носом, — он, этот великий человек, приветливо улыбается, в его глазах неизъяснимый свет и доброта, высокий лоб весь перерезан морщинами…

— Студент юридического факультета, мэтр! Родом из Нанта. Мой отец — адвокат, но я…

Позволительно ли добавить то, о чем еще не спрашивают? На выручку пришла дама — очень красивая дама в черном платье, она стояла подле Гюго и с улыбкой смотрела на Жюля.

— Но вы не хотите быть адвокатом, — догадливо договорила она и протянула руку — не для пожатия, а для поцелуя: тонкие пальцы ее трепетали у самых губ Жюля.

Он поцеловал эти пальцы, взял их в свою руку, пожал и выпустил. «Так ли это делается? — подумал он. — Дома всё это было проще…» Мадам Гюго милостиво склонила голову и, оправив платье, опустилась в кресло. Немедленно сел и Гюго. На краешке дивана, обитого черным бархатом, устроился Жюль. Де Кораль и Готье продолжали стоять, о чем-то тихо переговариваясь.

«Очевидно, так принято», — подумал Жюль, не зная, можно ли положить ногу на ногу, — сидеть с поджатыми под диван ногами было неудобно, но именно так сидел в своем кресле Гюго. Но вот он вытянул левую ногу, руки скрестил на груди, и Жюль облегченно вздохнул, приняв ту же позу. Над его ухом клокотала трубка Готье.

— В свое время и я был адвокатом, — произнес Гюго. — Я очень рад, что перестал быть адвокатом, — добавил он. — В сущности, мы все адвокаты, — я имею в виду защиту справедливости. Но есть адвокаты-профессионалы, служители официального закона, они защищают несправедливость, по большей части. Им за это платят, дают чины и награды.

— Награды дают очень редко, — вставил Жюль, вспоминая своего отца.

Гюго не обратил внимания на эту реплику и продолжал:

— Мы наблюдаем страшные вещи в нашей милой Франции. Ум, самостоятельность мысли и честное, свободное слово преследуются, поощряется казенное благодушие, популяризация низких истин и страстей, оторванных от народа. Вы, — Гюго посмотрел на Готье, — Совершенно напрасно защищали Дюшена…

Жюль подумал: «Ага, они уже тут о чем-то спорили. Очень хорошо! Значит, можно сидеть и слушать. Очень интересно!»

— Совершенно напрасно, — повторил Гюго. — Ваш Дюшен каждый день кричит в своей газете: «Мы процветаем!» Никогда никто не кричит, если он процветает, никогда и никто! В театрах у нас водевиль, в литературе… О нет, литература жива! Она жива, несмотря на то что ее хотят превратить в балаганного плясуна! Литература должна учить, направлять, вскрывать зло, — писатель должен жить с высоко поднятой головой, да!