Страница 43 из 56
- Нэ чую.
Когда ж переходят
к научной теме, им рамки русского
узки; с Тифлисской
Казанская академия переписывается по-французски. И я
Париж люблю сверх мер (красивы бульвары ночью!). Ну, мало ли что
Бодлер,
Маларме и эдакое прочее! Но нам ли,
шагавшим в огне и воде годами
борьбой прожженными, растить
на смену себе
бульвардье французистыми пижонами! Используй,
кто был безъязык и гол, свободу Советской власти. Ищите свой корень
и свой глагол, во тьму филологии влазьте. Смотрите на жизнь
без очков и шор, глазами жадными цапайте все то,
что у вашей земли хорошо и что хорошо на Западе. Но нету места
злобы мазку, не мажьте красные души! Товарищи юноши,
взгляд - на Москву, на русский вострите уши! Да будь я
и негром преклонных годов и то,
без унынья и лени, я русский бы выучил
только за то, что им
разговаривал Ленин. Когда
Октябрь орудийных бурь по улицам
кровью лился, я знаю,
в Москве решали судьбу и Киевов
и Тифлисов. Москва
для нас
не державный аркан, ведущий земли за нами, Москва
не как русскому мне дорога, а как огневое знамя! Три
разных истока
во мне
речевых. Я не из кацапов-разинь.
Я
дедом казак, другим
сечевик, а по рожденью
грузин.
Три
разных капли
в себе совмещав, беру я
право вот это
покрыть
всесоюзных совмещан. И ваших
и русопетов.
1927
ПО ГОРОДАМ СОЮЗА
Россия - все:
и коммуна,
и волки, и давка столиц,
и пустырьная ширь, стоводная удаль безудержной Волги, обдорская темь
и сиянье Кашир. Лед за пристанью за ближней, оковала Волга рот, это красный,
это Нижний, это зимний Новгород. По первой реке в российском сторечье скользим...
цепенеем...
зацапаны ветром... А за волжским доисторичьем кресты да тресты,
да разные "центро". Сумятица торга кипит и клокочет, клочки разговоров
и дымные клочья, а к ночи не бросится говор,
не скрипнут полозья, столетняя зелень зигзагов Кремля, да под луной,
разметавшей волосья, замерзающая земля. Огромная площадь;
прорезав вкривь ее, неслышную поступь дикарских лап сквозь северную Скифию я направляю
в местный ВАПП.
За версты,
за сотни,
за тыщи,
за массу за это время заедешь, мчась,
а мы
ползли и ползли к Арзамасу со скоростью верст четырнадцать в час. Напротив
сели два мужичины: красные бороды,
серые рожи. Презрительно буркнул торговый мужчина: - Сережи! Один из Сережей
полез в карман, достал пироги,
запахнул одежду и всю дорогу жевал корма, ленивые фразы цедя промежду. - Конешно...
и к Петрову...
и в Покров... за то и за это пожалте процент... а толку нет...
не дорога, а кровь... с телегой тони, как ведро в колодце... На што мой конь - крепыш,
аж и он сломал по яме ногу...
Раз ты правительство,
ты и должон чинить на всех дорогах мосты. Тогда
на него
второй из Сереж прищурил глаз, в морщины оправленный. - Налог-то ругашь,
а пирог-то жрешь... И первый Сережа ответил:
- Правильно! Получше двадцатого,
что толковать, не голодаем,
едим пироги. Мука, дай бог...
хороша такова...
Но што насчет лошажьей ноги... взыскали процент,
а мост не пролежать... Баючит езда дребезжаньем звонким. Сквозь дрему
все время
про мост и про лошадь до станции с названьем "Зименки".
На каждом доме
советский вензель зовет,
сияет,
режет глаза. А под вензелями
в старенькой Пензе старушьим шепотом дышит базар. Перед нэпачкой баба седа отторговывает копеек тридцать. - Купите платочек!
У нас
завсегда заказывала
сама царица...
Морозным днем отмелькала Самара, за ней
начались азиаты. Верблюдина
сено
провозит, замаран, в упряжку лошажью взятый.
Университет
горделивость Казани, и стены его
и доныне хранят
любовнейшее воспоминание о великом своем гражданине. Далеко
за годы
мысль катя,
за лекции университета, он думал про битвы
и красный Октябрь, идя по лестнице этой. Смотрю в затихший и замерший зал: здесь
каждые десять на сто его повадкой щурят глаза и так же, как он,
скуласты. И смерти
коснуться его
не посметь, стоит
у грядущего в смете! Внимают
юноши
строфам про смерть, а сердцем слышат:
бессмертье. Вчерашний день
убог и низмен, старья
премного осталось, но сердце класса
горит в коммунизме, и класса грудь
не разбить о старость. 1927
МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ
Я тру
ежедневно
взморщенный лоб в раздумье
о нашей касте, и я не знаю:
поэт
поп, поп или мастер. Вокруг меня
толпа малышей,едва вкусившие славы, а волос
уже
отрастили до шей и голос имеют гнусавый. И, образ подняв,
выходят когда на толстожурнальный амвон, я,
каюсь,
во храме
рвусь на скандал, и крикнуть хочется:
- Вон!А вызовут в суд,
убежденно гудя, скажу:
- Товарищ судья! Как знамя,
башку
держу высоко, ни дух не дрожит,
ни коленки, хоть я и слыхал
про суровый
закон от самого
от Крыленки. Законы
не знают переодевания, а без
преувеличенности, хулиганство
это
озорные деяния, связанные
с неуважением к личности. Я знаю
любого закона лютей, что личность
уважить надо, ведь масса
это
много людей, но масса баранов
стадо. Не зря
эту личность
рожает класс, лелеет
до нужного часа, и двинет,
и в сердце вложит наказ: "Иди,
твори,
отличайся!" Идет
и горит
докрасна,
добела... Да что городить околичность!
Я, если бы личность у них была, влюбился б в ихнюю личность. Но где ж их лицо?
Осмотрите в момент без плюсов,
без минусов. Дыра!
Принудительный ассортимент из глаз,
ушей
и носов! Я зубы на этом деле сжевал, я знаю, кому они копия. В их песнях
поповская служба жива, они
зарифмованный опиум. Для вас
вопрос поэзии
нов, но эти,
видите,
молятся. Задача их
выделка дьяконов из лучших комсомольцев. Скрывает
ученейший их богослов в туман вдохновения радугу слов, как чаши