Время, вперед !

- Так-таки прямо на него и думают?

- Так и думают.

Ищенко покраснел, отвернулся и стал бестолково шарить по подоконнику.

- А Мося?

- Землю носом роет.

Ищенко так и не нашел очков. Он выругался, швырнул коленом табурет и выскочил на улицу.

Шурины мальчики уже прибивали снаружи к бараку известный плакат с калошей.

Ищенко притворился, что не видит.

- Хозяин, гляди! - закричали мальчики. - Во! Специально для тебя рисовали. Ты не отворачивайся.

Бригадир глянул исподлобья, через плечо, на плакат.

- Можете его вашему Ханумову на спину повесить, - сказал он негромко, а нам этого не треба.

Он опустил голову, натужил шею и пошел бычком, бодая ветер и пыль, часто перебирая босыми ногами по черствой земле.

Догнал Сметана:

- Ты куда?

- На участок. Ясно.

Он остановился:

- Слухай, Сметана. Ты тут пока что бригаду нащупай. Понятно?

- Ладно.

- Нащупай и прощупай.

Сметана тотчас повернул назад.

Возле барака стоял турник.

Сметана разбежался, высоко подпрыгнул, схватился за штангу, встал на вытянутые руки, откинул голову, жмурясь на солнце, и вдруг, сломавшись пополам, быстро закрутился вокруг упругого прута, мелькая сандалиями и заголившейся сливочно-белой спиной.

Из его карманов летели во все стороны медные деньги, пуговицы, карандашики, перья, обеденные талоны.

XII

Они долго ходили по участкам, отыскивая подходящее место.

Утро разгоралось.

Загиров плелся, как собака, за Саенко.

Каждую минуту он трогал нагревшуюся пряжку стеганой саенковской безрукавки и жалобно говорил:

- Слушай, Коля. Зачем далеко ходим? Давай сядем здесь. В чем дело?

Саенко, не оборачиваясь, отвечал:

- Твое дело шестнадцатое. Ходи.

Ветер менял направление и тишал.

Громадные полотнища знойного воздуха веяли с востока степной сушью. Плотно сгруппированные облака струились голубыми волнистыми тенями с горки на горку, с барака на барак. Черные плоские толевые крыши, дрожа, испарялись на солнце, словно облитые эфиром.

За оконным парком было неудобно: много мух, слепней, все время люди.

Возле дороги - чересчур душно; бурая пыль стояла до неба знойной полупрозрачной стеной.

Под железнодорожным мостиком - частый грохот составов,

На горе рвали руду - летали пудовые осколки.

Можно было бы пойти на озеро, под сваи ЦЭСа, но далеко - пять километров.

Загиров покорно шел за Саенко.

Вчера Загиров проиграл Саенко все свои сбережения - сто пятнадцать рублей. Несколько раз ходил в сберкассу брать с книжки. Выбрал все. Остался на книжке один рубль.

Они играли весь день на горе и всю ночь под фонарем за бараком. Прогуляли смену. Больше денег у Загирова не было.

Сто пятнадцать рублей!

Загаров был оглушен несчастьем. Он даже плакал сначала. Отошел, понурившись, сел на корточки к дощатой стене и развез кулаком по скулам несколько мутных слез. Потом его вдруг охватило бестолковое волнение.

Он бегал по участку, мыкался, искал в долг десятку. Никто не дал. Тогда он кинулся в барак и вынес оттуда все, что у него было самого ценного: пару больших черных башмаков, новые калоши, две пары бязевого белья, ненадеванную кепку.

Он предложил играть на вещи.

Он умолял.

Саенко неохотно согласился.

С вещами под мышкой Загиров плелся за товарищем, дрожа от нетерпенья, ошеломленный, убитый, и крупно глотал слюну.

А Саенко, как нарочно, тянул, ломался. Здесь ему не нравится, там не нравится.

Наконец выбрал место.

Это было кладбище испорченных механизмов.

Друзья перелезли через колючую проволоку. Всюду корчились железные скелеты погибших машин.

Ржавые лестницы транспортеров вставали на дыбы, давя колченогие стерлинги. Экскаватор положил длинную обезглавленную шею на исковерканную вагонетку.

Вокруг валялись оторванные колеса, шестеренки, болты, военные шлемы прожекторов, обрубленные котельные туловища...

Они сели под вагонеткой.

- Ну давай! - сказал Загиров. - Давай, Коля, карты.

Саенко лег на спину, раскинул ноги в лаптях и заложил руки под голову.

Он лениво повел глазами.

- Ша! Твое дело шестнадцатое. Сиди, татарин, успеешь.

Он достал из-за пазухи тетрадь, завернутую в серую тряпку, размотал и положил себе на грудь. В тетради был химический карандаш. Саенко его послюнил. По

его большому мокрому рту поплыл лиловый анилин.

Он лежал с крашеным ртом, как отравленный, мечтательно и неподвижно уставив фиолетовые, с металлическими зрачками, глаза в небо.

Его лицо было треугольно. Под ухом горело ярко-розовое пятно болячки. Тощий, острый нос просвечивал нездоровой подкожной голубизной хряща.

Он долго лежал, не шевелясь. Внезапно он встрепенулся, подскочил, кинулся на живот, уткнулся лохматой головой в тетрадь и расставил локти. Он старательно вписывал в серую, разноцветно графленную страницу крупные каракули.

Он пыхтел, хохотал, вскакивал на четвереньки, колотил локтями в землю.

Загиров смотрел на него в ужасе.

Он падал, подергивался, с лиловой слюной на губах, как в припадке падучей.

- Стой! Подожди! - кричал он, задыхаясь. - Я стих потеряю. Уйди! Не заслоняй мне, а то убью!

Вдруг он успокоился. Завернул тетрадь. Сунул за пазуху. Сел и мутными глазами посмотрел на товарища.

- Ну, покажь, - сонно сказал он.

Загиров разложил перед ним вещи.

Саенко взял скрипящие калоши, померил на лапти и отложил в сторону.

- Не подойдут. Маленькие! Ну, хорошо. Трояк. Валяй дальше.

Загиров обтер башмаки рукавом и подал. Саенко даже не взял их в руки. Только искоса глянул.

- Трояк.

Загиров ласково улыбнулся.

- Что ты говоришь, Коля! Очень хорошие штиблеты. Двенадцать семьдесят пять в кооперации!

Саенко равнодушно посвистал в сторону.

- Трояк.

- Совсем новые. Ни разу не носил.

- Трояк.

Мелкая роса выступила на шишковатом шафранном лбу Загирова. Карие глаза совсем сузились, стали косей. Губы задрожали.

- Ты что, Коля, смеешься? Надо быть человеком.

- А я что - собака? Ты не нахальничай. Я тебе на горло не наступаю. Забирай барахло и катись. Оно мне не нужное. Катись обратно в бригаду. Там как раз дураков на рекорд собирают. Может, заработаешь какой-нибудь приз копеек на двадцать.

Загиров стал на колени и молча собрал вещи.

- До свиданья, милое созданье.

Загиров стоял на коленях, опустив голову. Саенко повернулся к нему задом.

Загиров тронул его за пропотевшую стеганую спину.

- Сколько даешь за все вместе? - сказал он сипло.

- Сколько? - Саенко покрутил головой. - Нисколько не даю... Катись в бригаду. Ничего не даю.

- Коля, будь человеком, пожалуйста.

- За все гамузом даю вот...

Саенко задумался, расстегнул штаны и полез через ширинку во внутренний карман. Вытащил завязанную шнурком от ботинок большую пачку кредиток. Порылся в ней. Загиров узнавал среди мелькающих бумажек свои новенькие, как бы крахмальные салатные двадцатки.

Саенко положил на землю три трешки погрязнее и один совсем ветхий, до невесомости потертый бахромчатый рубль.

- Можешь получить.

Свет потемнел в глазах Загирова. Он оскалил белые крысиные зубки и, как пойманный, завертел во все стороны головой.

- Не хочешь - не надо, - лениво сказал Саенко.

Со всех сторон обступал хаос искореженного, нагроможденного железа. Солнце било в пересекающиеся рельсы и тросы. Решетчатые тени стояли вокруг косыми стенками клетки.

- Давай! - закричал Загиров. - Давай карты!

И пошла игра.

Они стояли друг против друга на коленях, ударяя по земле толстыми картами.

Они играли в двадцать одно.

Загиров плохо считал.

Каждую минуту он останавливался и, обливаясь потом, шепотом пересчитывал очки:

- Двенадцать... восемнадцать... двадцать четыре...