Версаль. Мечта короля

– Отойдите, – велел он, кашляя и сплевывая новую порцию крови. – Я дал ему слово.

Гвардейцы отошли. Филипп отер кровь с лица, сбросил изящные женские туфли и с заметным трудом поднялся на ноги. Воин зарычал, схватил с ближайшего стола тяжелый железный утюг и, размахивая им, наступал на Филиппа. Брат короля сумел увернуться. Один раз, второй. Затем, увидев на голове манекена шляпу с булавкой, Филипп вырвал булавку, подскочил к противнику и глубоко вонзил свое оружие воину в глаз.

Тот взревел от боли и бросил утюг. Его руки молотили воздух, а потные пальцы безуспешно пытались вытащить булавку из глаза. Воин упал на колени. Филипп подскочил к ближайшему гвардейцу, забрал у того алебарду и приблизился к раненому. Усталый, но довольный своим маневром, Филипп занес тяжелую алебарду над головой противника, готовый нанести последний удар.

– Стой! – закричал Шевалье. – Думаю, ты достаточно проучил насмешника.

Филипп нехотя опустил оружие, отряхнул порванное платье, затем выразительно посмотрел на собравшихся. Этого взгляда было достаточно, чтобы они вспомнили, ради чего прибыли в модный павильон.

Разговор между братьями состоялся в личных покоях короля. Людовик и Филипп ходили кругами, словно два хищника, готовящиеся к схватке. Оба были рассержены, глаза обоих горели яростью.

– Ты можешь выбирать, на ком мне жениться, где жить и сколько денег тратить, – сказал Филипп. – Но во что одеваться и с кем совокупляться, я выбираю сам.

Людовик наклонил голову. Ему вспомнился волк, едва не напавший на него в лесу.

– Все, что ты делаешь, отражается на мне, – сказал он брату.

– Меня так одевали с трех месяцев, – заявил Филипп. – Мне вменялось в обязанность быть меньше, хуже, бледнее тебя. Думаешь, королем быть тяжело? А ты побудь денек братом короля. Ты никогда не сможешь меня обмануть. Я знаю все, что ты замышляешь. И что скрываешь – тоже знаю.

– Ты от меня всегда видел только любовь и уважение.

– Не эти ли слова ты твердишь себе, когда спишь с моей женой?

– Кто-то должен доставлять Генриетте немного радости, – усмехнулся Людовик.

– Я делюсь с тобою всем, что у меня есть. Ты же не хочешь поделиться правдой. Как я могу прикрывать твою спину, если ты не говоришь мне правды?

Людовик остановился и взглянул на брата.

– Есть вещи, которые может знать только король, – сказал он.

– Что случилось с ребенком?

– Он не выжил.

– Разве ты не понимаешь, с чего начинаются слухи? Твое молчание лишь подливает масла в огонь. Я хочу тебе помочь. Позволь мне это сделать. Я, мой дорогой брат, никогда не говорил о тебе ни одного худого слова.

– Отнюдь не слова твои меня тревожат, – кисло улыбнулся Людовик.

Король собрал министров и генералов в Салоне Войны. На столе поместили макет будущего театра военных действий. На стремянках расположились слуги, держа большие карты Фландрии, где красным были отмечены вражеские позиции.

Лувуа расхаживал перед картами, сердито тыча пальцем в испанские позиции.

– Испанцы сумели укрепить города Шарлеруа, Турне, Дуэ и Лилль. Войска генерала Омона находятся к северу от тех мест. Батальоны Тюренна стоят к востоку от Камбре.

Доложили о приходе Филиппа. Он больше не был одет в женское платье, его мужской костюм и недавно полученные раны словно подчеркивали желание отправиться на войну. Поклонившись, Филипп попросил у короля разрешения говорить, немало удивив собравшихся. Получив разрешение, он сразу же стал излагать свою точку зрения:

– Необходимо отрезать Фландрию от крупных испанских центров на востоке. Это Брюгге, Гент, Брюссель и Намюр.

Лувуа покачал головой:

– Чтобы достичь обозначенной вами цели, нам пришлось бы отрезать испанцев еще и от Турне и Дуэ. Кто поведет наши войска? У нас каждый полководец на счету.

– Возможно, такой человек у нас есть, – сказал король.

Филипп с надеждой посмотрел на брата.

– Но по правде говоря, пока он не слишком готов.

Генриетта и мадам де Монтеспан вернулись с прогулки по садам. Обе были восхищены тем, как много успели сделать садовники за прошедшие недели. Появились новые уголки с живыми изгородями, дорожками, деревьями и цветами. Среди деревьев виднелись красивые мраморные статуи, в новеньких фонтанах журчала вода, а в тени стояли уютные мраморные скамейки, сидя на которых было так приятно вести женские разговоры или просто сплетничать.

Они уже подходили к двери покоев Генриетты, когда из-за угла, в сопровождении гвардейцев, появились король с Бонтаном.

Дамы присели в реверансе.

– Ваше величество, – произнесла мадам де Монтеспан, прикладывая одну руку к своим пухлым губкам, а другую – к сердцу, надеясь, что король это заметит. – Я до сих пор скорблю о вашей недавней утрате. Мое сердце полно печали.

Король кивнул и тотчас повернулся к Генриетте.

– Я получила письмо из Лондона, от брата, – тихо сказала Генриетта, обращаясь только к королю. – Голландцы опасаются, что наше присутствие во Фландрии угрожает их границам. Они вооружаются против нас. Брат боится, что без дополнительной помощи нам испанцев не одолеть.

Людовик нахмурился:

– Ваш брат-король забывает о вашем муже-воине, у которого, среди прочих склонностей, есть необычайная склонность к войне.

– Наверное, это потому, что эта склонность касается мужчин, – выпалила мадам де Монтеспан. Под взглядом короля фрейлина густо покраснела. – Ваше величество, простите меня. Иногда мой язык убегает так далеко от разума, что последнему бывает его не догнать.

Король молчал, потом вдруг расхохотался и даже подмигнул Атенаис. «Да, – удовлетворенно подумала она. – Наконец-то вы меня заметили, ваше величество». Но король взял Генриетту под руку и повел в ее покои. Дверь закрылась перед самым носом мадам де Монтеспан.

«Ничего. Сейчас не мое время. Пока не мое».

Фрейлина повернулась к Бонтану и одарила его самой благожелательной улыбкой.

– Мизинчик нашептал мне, что вы владеете одной из лучших библиотек Франции. Быть может, среди книжных сокровищ у вас есть и морской атлас Петера Гооса?

– Да, есть, – ответил явно польщенный Бонтан.

– Я была бы рада как-нибудь взглянуть на него, – сказала фрейлина. – Я просто обожаю атласы.

Пребывание в покоях Генриетты подарило Людовику отдых и влило новые силы. Оттуда король вернулся к себе и сейчас разглядывал подробную карту Нидерландов, принесенную ему Лувуа. Оба только начали обсуждение военных тонкостей, как в комнату ворвался Филипп. У него пылали щеки. Лицо Месье было напряженным и сердитым.

– Как это понимать? – закричал Филипп. – Все мои тактические замыслы ты отдал ему! Я всю жизнь мечтал сделаться военным. Я просился на войну, но ты раз за разом мне отказывал. А теперь эта ложная надежда просто убивает меня изнутри.

Людовик молча выслушал тираду брата, затем неспешно поднялся.

– Спроси меня, кто поведет войска против испанцев.

Филипп тяжело выдохнул:

– И кто же, брат, их поведет?

– Ты.

У Филиппа округлились глаза.

– Ваше величество! – не выдержал ошеломленный Лувуа. – Вы… вы совсем недавно изволили сказать, что, по вашему мнению, тот человек не готов.

– Я говорил о вас, – невозмутимо глядя на него, ответил король. – Прими мои поздравления, брат. Ты отправляешься на войну.

Чувствуя себя одураченным, Лувуа смотрел, как августейшие братья пожимают друг другу руки. Трудно сказать, чем бы закончилась эта сцена, если бы в комнату не вбежал встревоженный слуга.

– Сир! Скорей! – крикнул он. – Королева!

Людовик в сопровождении многочисленных гвардейцев бросился к покоям Марии Терезии. Королева металась на постели. На ее лице и теле выступили крупные капли пота. В комнате пахло кровью и скорой смертью.

Массон велел дочери приготовить припарки, но Клодина отказалась. Она знала: болезнь королевы вызвана недавними родами. Знала она и единственный способ спасти Марию Терезию. Клодина раскрыла свой альбом на странице, где у нее было зарисовано строение матки, и положила альбом на постель королевы. Затем, оттолкнув отца, раздвинула королеве ноги и засунула руку на всю глубину лона ее величества.