Адъютант его превосходительства

Поздно вечером, после того как бригадного генерала Брикса и генерала Журуа проводили в заранее приготовленный для них особняк, а корреспон­дентов по рангу разместили в гостиницах, Кольцов в смятенном состоянии отправился на Сумскую. Увидев его озабоченное лицо, Наташа догадалась: что-то случилось.

– Ты с очень плохими вестями? Да?

– Да, – не скрывая досады, согласился Кольцов. – Английский коррес­пондент Колен видел меня в Киеве в форме командира Красной Армии. И да­же, помнится, постарался запечатлеть на фотографии. И сегодня узнал. Я, конечно, поговорил с ним. Припугнул. Надеюсь, будет молчать. Но… все может быть…

– Та-ак? – невольно вздохнула Наташа. Она стояла в передней, зябко кутаясь в накинутый на плечи платок. – Что же делать? – И строго посмот­рела в глаза Кольцова, словно все это он сам нарочно устроил. Она при­выкла верить в Кольцова, восхищаться его смелостью, проницательностью, и вдруг – фотография! Какая нелепость!

В переднюю заглянул тоже встревоженный Иван Платонович. И Наташа пос­пешила рассказать Старцеву о грозящем Павлу провале.

– Ну что ж, заходи! – с загадочным лицом произнес Стардцев. – Гостем будешь… Как видно, сегодня день гостей…

В комнате навстречу Кольцову неспешно поднялся до странности знакомый человек – худой, сутулый, в косоворотке и сапогах. Это был Фролов.

– Ну, Павел Андреевич, рассказывай, как вы здесь живете? – сказал Фролов обыденным, будничным голосом, словно они и не доставались.

– Хуже некуда! – объявил Кольцов, с трудом сдерживая радость от встречи с Фроловым. Понимал, что не такой сейчас момент, чтобы давать волю чувствам.

Кольцов снова, но уже обстоятельно, с подробностями, расказывал обо всех тревожных событиях дня.

– Не слишком ли много, провалов? – жестко сказал Фролов. – Недавно Красильников, а теперь вот и ты… причем это уже вторично…

– Кольцов удивленно взглянул на Фролова:

– Почему – вторично?

Фролов вкратце изложил ему о чисто случайно разгаданной Лацисом щу­кинской операции с адресами и печально подытожил:

– Тебе действительно надо уходить. Это уже ясно!..

– Рановато, – улыбнулся Кольцов, – Сдается мне, этот журналист пра­вильно меня понял, хотя и не слишком хорошо владеет русским. По крайней мере, до самого вечера он не поделился своим открытием с контрразведчи­ками. Иначе я уже не пришел бы.

Затем разговор зашел о Красильннкове. Фролов стал подробно расспраши­вать, какие меры предприняты для его освобождения.

– Через Харьковское подполье мы налаживаем связь с тюремной охраной,

– стала рассказывать Наташа. – Возможно, удастся организовать побег не только Красильникову, но и Кособродову с его напарником.

Тусклые тени людей в неясном свете лампы метались по стенам, причуд­ливо изгибаясь, словно передразнивая каждый жест, каждое движение разго­варивающих, и от этого Наташе казалось, что в их доме множество людей, принесших сюда тревогу и тесноту.

– Нужно торопиться, – сказал Кольцов. – Сейчас удобный момент – при­были союзники, пока Щукину не до Красильникова. А потом…

Что будет потом, они знали…

– И все же нужно хорошенько подумать, – сказал Фролов, внимательно вглядываясь в лицо Кольцова: очень он изменился за эти месяцы, что-то снисходительно-покровительственное появилось в выражении его лица. «Вжился в роль! – с одобрением подумал Фролов, но тут же опять мысленно вернулся к случаю с Коленом. – Даже если сейчас он и промолчит, то едва окажется в безопасности – не упустит случая написать об этом сенсацион­ном открытии… Значит, время пребывания Павла здесь, в штабе, все равно исчисляется днями… Значит, пусть не сегодня, пусть через неделю, но Павлу надо уходить».

Поздно ночью – по укоренившейся привычке все самые важные допросы проводились после полуночи – Щукин велел доставить к нему ротмистра Во­лина. Даже приезд союзников никак не повлиял на распорядок работы Щуки­на.

Волин шел, вернее, уныло волочил ноги по коридору, держа руки сзади, чуть ли не натыкаясь на штыки конвойных. Впереди него тяжело вышагивал заменивший в контрразведке Осипова штабс-капитан Гордеев.

Волин понимал, что причиной его ареста явился не оговор, а роковая случайность, одна из тех, что порой решает судьба! и великих людей. «Лучше бы я проштрафился, – обреченно думал он. – Лучше бы оступился – меня бы поняли и простили. А теперь… Нет, и сейчас должны понять. Я ведь делом доказал свою преданность…»

Ротмистр Волин был неузнаваем. Китель с оторванными рукавами болтался на нем без пуговиц, через прорехи кителя проглядывала грязно-серого цве­та нижняя рубашка. Брюки были без ремня, они то и дело спадали. Лицо в ссадинах и кровоподтеках, волосы на голове слиплись от запекшейся крови. Но главное, что отличало его от прежнего Волина, – в глазах исчез преж­ний фанатичный блеск, делавший его страшным и грозным властелином чело­веческих судеб. Теперь ротмистр был весь потухшим, покорным, раздавлен­ным.

Перед тяжелой дверью кабинета Щукина конвоиры остановились» тупо, тя­жело прогремев прикладами винтовок. И Волин тоже сразу остановился, не в силах понять внезапно прихлынувшего к сердцу страха и напряженно ожидая дальнейших распоряжений.

Сопровождающий его штабс-капитан Гордеев с таинственной поспешностью скрылся за дверью кабинета.

Ждать пришлось долго. Конвоиры успели покурить, пока из приоткрывшей­ся двери не послышалась команда:

– Введите!

Конвоиры отчужденно посторонились, пропуская Волина. И он, одернув зачем-то свалявшийся, покрытый грязными пятнами китель и глотнув возду­ху, вошел в щукинский кабинет.

Щукин стоял сбоку стола, опираясь одной рукой о его край, и курил.

– Волин остановился в нерешительности посреди кабинета, но Щукин ука­зал ему на кресло, пытливо вглядываясь в ротмистра, словно не видел его никогда.

– Проходите, садитесь. – И, не дожидаясь, когда Волин сядет, продол­жил с легкой насмешливостью: – Вы вызвали во мне определенное восхище­ние…

– Господин полковник!.. Николай Григорьевич!.. – Волин прижал руки к груди. Губы у него задрожали, как у плачущего.