Страница 58 из 64
- Мне что, я с детства в дороге. Сначала по детдомам, потом сам по себе. Весь берег изъездил. Зачем с яхтой возишься - все равно уезжаете.
- Послезавтра на косу сходим.
- Краска не высохнет.
- На таком солнце море высохнет.
- Пожалуй, высохнет. Чего на косе будете делать?
- Наши ребята в колхозе "Рот Фронт".
- Значит, к рыжей? Ядовитая девка. Я тебе по дружбе советую: нельзя ее так оставлять - уведут.
- Хватит, Павел. Я же вижу: Инка тебе самому нравится. Не приставай. Не приставай ко мне, а то поругаемся.
- Смотрю на вас - прямо профессора. Другой раз посмотрю - бычки в томате.
- На тебя тоже как посмотреть. Сказал бы, да ссориться неохота. Должники.
- Обо мне нечего говорить. Я все о себе сам знаю. А что не знаю, мне наш комсомольский вождь каждый день втолковывает. Я-то вижу: природа у вас с Алешкой разная, а какая - пока не пойму.
Матросы с "Посейдона", те, что были с нами у Попандопуло, сидели на причале. Один из них крикнул:
- Павел, кончай исповедоваться.
- Сейчас приду, - сказал Павел. - Завтра беру расчет и вечером открываю прощальный загул. Могу взять в компанию хоть одного, хоть всех троих, образование пополнить.
- Спасибо, Павел. Настроения нет. Мне и Витьке не повезло.
- Слыхал. Один хомут - что морской, что пехотный. Рванем?
- Нет. Мы на косу пойдем.
- Ну что ж, подходяще.
Я взял резиновый шпатель с косо подрезанным концом и затирал им шпаклевку. Шпатель упруго гнулся у меня под руками. Надо было следить, чтобы мастика сглаживала все трещинки и выбоины - следы времени, песка и воды. Работали только глаза и руки, а голова была свободна, и я мог думать.
- Володя! Подойди, дело есть! - крикнул Павел.
Павел сидел с матросами "Посейдона". На бухте каната лежала доска, и на ней стояли две бутылки водки, и рядом была брошена нитка копченой тюльки.
- Степика зимой ты заложил? - Павел налил четверть стакана водки и протянул мне. Я взял, не подумав.
- Может быть. Только я финки у него не видел.
- Финки не видел, - сказал матрос. - Он его пальцем ткнул. Сказал бы, что видел, - и порядок.
- Я же не видел.
- С кем той ночью еще дрались? - спросил Павел.
- Есть такой Мишка Шкура. Но мы не дрались: он не захотел.
- Какой Мишка?
- Придурок пересыпский. Слюнявый такой.
- Он. Точно. Он сейчас при Степике на шухере, - сказал матрос.
- Ладно. Степика придержим. Он сам сейчас под топором ходит. А там уедешь - и концы в воду. Только на глаза ему не попадайся. Выпей, - сказал Павел.
Мне не хотелось пить, но было как-то неловко возвращать невыпитый стакан.
- Чтоб они сдохли, - сказал матрос и подмигнул мне.
У меня судорожно сжалось горло и перехватило дыхание. Я, не видя из-за выступивших на глаза слез, протянул Павлу пустой стакан. Павел вложил в мою руку тюльку.
- Пожуй, - сказал он. - Федор, посмотри, где-то там лук за канаты завалился.
Я вернулся к яхте, дожевывая тюльку. Работа не пошла: у меня двоилось в глазах и голова стала неприятно тяжелой. Я дал себе слово никогда не пить водку и вообще больше ничего не пить. Я лег в короткую тень под кустом и заснул.
Сашка и Витька шпаклевали корму. Я лежал с открытыми глазами. Тень от куста покрыла ноги: значит, я проспал не меньше двух часов.
- Интересно, что сейчас Инка делает? - спросила Катя.
- То же, что ты делала: матрас соломой набивает, - сказал Витька.
- Я уверена, завтра она уже будет нас ждать, - сказала Женя.
- Она может ждать нас даже сегодня - это ее дело, - сказал Сашка.
Катя и Женя сидели сзади меня за кустом - я определил это по голосам. Витька сказал:
- Послезавтра пойдем на косу, и весь разговор.
- Смотри, он проснулся, - сказал Сашка. - Ничего себе работничек!
- Не приставай, - сказал Витька.
Я встал и пошел к морю умыться.
13
Мы не пошли на косу ни завтра, ни послезавтра...
Три дня, утром и после обеда, мы приходили в военкомат к лейтенанту Мирошниченко, и, едва мы появлялись в дверях, как он говорил:
- Сегодня ничего нет. Из города не отлучаться.
Он, по-моему, догадывался, что мы хотим куда-то поехать. А я не находил себе места в городе. Витька и Сашка с девочками не скучали, и мне с ними было еще хуже. Яхта стояла на воде, и они с утра до вечера носились по заливу, а вечером ходили в какой-нибудь санаторий смотреть кино. В городе портреты Джона Данкера заклеили новыми афишами с портретами Саула Любимова. Женя заявила, что необходимо сходить на концерт. Игорь и Зоя ее поддержали. Они слушали Любимова в Ленинграде и сказали, что пойти на концерт стоит. Игорь и Зоя все дни проводили с нами. А я под разными предлогами оставался один и один ходил по городу. Город - это не только дома и улицы, но и люди. Из близких мне людей в городе не было только Инки, и сразу появилась пустота, которую никем и ничем нельзя было заполнить. А город, как нарочно, никогда не был таким веселым, как в то лето. Я уходил в самую глушь Старого города. Я редко бывал здесь раньше. Кривые тихие улицы поднимались в гору, и в трещинах старых плит росла трава. За высокими заборами из ракушечника, в домах с галереями по фасаду жили татары и греки. Услышав шаги прохожего, на забор выпрыгивали огромные собаки. Они не лаяли и не нападали. Они просто шли по забору, вздыбив на загривке шерсть и приподняв в свирепой улыбке черную бахрому губ. Я проходил Старый город насквозь и снова спускался к морю на Приморский бульвар, на улицы, по которым гуляло много красивых женщин. В то лето, казалось, все красивые женщины страны съехались в наш город, на никем не объявленный конкурс красоты. Такие прогулки меня успокаивали: наверно, действовала сила контраста.
Под вечер я зашел к садовнику на Пересыпи, который выращивал голубые розы. Мы не были у него два года. В островерхом соломенном бриле, в выцветших синих брюках с матерчатыми подтяжками, перекрещенными на спине, садовник работал в розарии. По-моему, он совсем не изменился. А меня он, кажется, не узнал. Я сказал:
- Здравствуйте.
- Здравствуй.
Я облокотился на изгородь и смотрел, как он граблями ровнял под розами перегной.
- Давно не был, - сказал он.
Значит, он все-таки меня узнал. Я вошел в калитку и взял у него грабли, а он сел на перевернутую тачку. Много таких предвечерних часов провели мы в розарии. Голубые розы были недолговечны и без запаха. Сколько мы помнили садовника, он искал способ продлить жизнь и сохранить запах роз. Мы не понимали, зачем ему это?