Страница 13 из 90
Дорога вилась между красивыми холмами, заросшими дубами и лаврами. Мелькали селения, речки, мосты, оливковые рощи, виноградники. Изредка попадались финиковые пальмы и олеандровые заросли. Наконец машина остановилась около большого сада, заросшего абрикосовыми деревьями и яблонями.
Выходя из автомобиля, Квелч сказал:
– Вы сейчас познакомитесь с моим другом – Селимом Хабибом. Это старый профессор, знаток арабских древностей и очень уважаемый среди арабов человек.
По широкой аллее, обсаженной ореховыми деревьями и тополями, Квелч и Петров прошли в глубь сада, где виднелась скромная постройка в арабском стиле. Розы обвивали стены и окна, розы поднимали свои головки с клумб, и весь воздух был насыщен ароматом роз – тонким и волнующим. Перед входом в дом мелодично звенели струи фонтана. Казалось, у дверей этого тихого и прекрасного жилища должны смолкать все страсти и волнения, уступая место тишине и глубоким размышлениям…
Гостей встретил высокий и стройный старик с большой белой бородой, которая начиналась от висков и красиво обрамляла загорело-румяное лицо. Густые белые усы прикрывали твердую линию губ. Черные проницательные глаза смотрели спокойно и прямо. Старик носил темный костюм европейского покроя и высокую красную феску на голове.
Квелча и Петрова он приветствовал низким поклоном: сначала прижал правую руку ко лбу, потом к груди, а затем, несколько отступя в сторону, пропустил гостей в дом.
– Я привез к вам моего русского друга, – представил Петрова Квелч. – Он только что прилетел из Москвы.
Селим Хабиб внимательно посмотрел на гостя, но на спокойном лице его не шевельнулся ни один мускул.
– Друзья наших друзей – наши друзья, – несколько официально произнес он по-арабски.
Откуда-то неожиданно возник бойкий черноглазый юноша и перевел слова Селима на английский.
– Это внук Селима – Антун, студент, – шепнул Квелч на ухо Петрову. – Селим Хабиб знает английский, но избегает говорить на этом языке.
Хозяин дома поклонился Петрову и еще раз произнес арабское приветствие:
– Наш дом – ваш дом.
На стене висел портрет пожилого человека с черной бородой, в национальном костюме. Умное лицо его выражало задумчивую грусть.
Петров пристально посмотрел на портрет. Заметив это, Селим Хабиб сказал:
– Это мой друг, наш знаменитый писатель и философ Амин Рейхани… Вот уже два года, как аллах призвал его к себе…
И старик замолчал, как бы желая сосредоточиться на мыслях об ушедшем друге.
Потом он перевел свой взгляд на Петрова.
– Я рад приветствовать в этой бедной хижине современного москоби, – сказал он. – Тридцать лет назад я встречался с москоби, которого очень полюбил. Мы его звали Гантус ар Руси. Он жил среди нас, изучал наш язык и литературу. Потом он стал большим ученым и много сделал для того, чтобы люди вашей страны узнали о людях нашей страны… Вы не знакомы с Гантус ар Руси?
Внук Селима поспешил пояснить, что под именем «Гантус ар Руси», то есть «Игнат из России», среди арабов известен русский ученый Игнатий Крачковский,[5] который в начале столетия путешествовал по арабским странам.
– Нет, к сожалению, я не встречался с ним, – ответил Петров. – У нас слишком разные занятия: я ведь моряк.
При слове «моряк» Селим Хабиб с уважением посмотрел на Петрова и, перейдя на английский язык, заметил:
– Европейцы очень чтят известного португальского мореплавателя Васко да Гама, открывшего в пятнадцатом веке путь из Европы в Индию вокруг Африки. Но ведь лоцман, который привел его в Индию, был арабский моряк Ахмед ибн Маджид!
– Вот как? – удивился Петров. – Я этого не знал. Селим Хабиб оживился – казалось, он напал на любимую тему.
– У нас был Гарун-аль-Рашид, – продолжал он. – У нас были великие математики, и вы, европейцы, до сих пор пользуетесь нашей цифрописью. У нас были великие врачи и великие архитекторы. Великие философы и великие путешественники… Все это было и прошло... Много веков мы, арабы, лежали во прахе. Но теперь близится время, когда человечество снова услышит о великой арабской культуре. Она займет достойное место в истории нового человечества.
Послышался шум в прихожей, раздались чьи-то осторожные шаги. Внук почтенного хозяина исчез и спустя несколько минут явился в сопровождении трех сирийцев. Один из них, лет тридцати, был в красной феске и сильно поношенном костюме. Темным, обожженным солнцем лицом он походил на крестьянина; движения его были свободными, полными чувства собственного достоинства и независимости. На другом госте отлично сидел щеголеватый костюм европейского типа. Из бокового кармашка пиджака кокетливо торчал уголок цветного платка и высовывалась американская авторучка. Горбатый нос, быстрые черные глаза и курчавые волосы цвета воронова крыла делали этого гостя очень заметным. Последним вошел в комнату застенчивый юноша в белой с короткими рукавами рубашке, в серых спортивных брюках и легком пиджаке, накинутом на плечи. Он скромно забился в уголок и старался быть совсем незаметным.
Все трое истово приложили правую руку сначала ко лбу, потом к груди и с глубоким почтением поклонились хозяину. Видно было, что они относятся к старику почти с благоговением. Селим Хабиб встретил их ласковым приветствием и сразу же представил Квелчу и Петрову.
После того как вновь пришедшие стали о чем-то рассказывать хозяину, Квелч вполголоса сообщил Петрову:
– Одного из них, нарядного, я знаю. Это видный дамасский журналист Ахмет Эбейд. А двух других встречаю впервые.
Вмешался Антун:
– Гость в феске – учитель Факых из близлежащего селения, а юноша в спортивном костюме – студент Юсуф Саади. Они пришли поклониться учителю и спросить его совета в важном деле.
– Мы лучше удалимся, чтобы никого не стеснять, – сказал Квелч и поднялся с места.
Петров последовал его примеру. Селим Хабиб привстал и сдержанно поклонился уходящим.
– Ну, а теперь они дадут волю своим чувствам, – усмехнулся Квелч, когда машина понеслась в город. – Любят арабы поговорить! Со страстью! С яркими образами и выражениями!
Квелч был прав. Когда иностранные гости покинули дом, Селим Хабиб спросил, обращаясь к арабским гостям:
– Что привело вас ко мне?
Начал учитель в феске. Он говорил горячо, долго, сопровождая речь резкими, порывистыми жестами. Лицо его покраснело, возмущенный голос дрожал. Оказывается, соседний помещик Саид-паша прогнал со своей земли нескольких крестьян, хотя они аккуратно платили аренду. И отцы, и дети, и прадеды этих крестьян поливали потом землю, которую у них отняли. Вся деревня глубоко возмущена. Что делать?..
Профессор молча слушал Факыха, и по его бесстрастному лицу нельзя было понять, какие чувства вызывают в нем слова собеседника.
Почтительно выждав минуту, в разговор вступил журналист Эбейд. В его речи проскальзывали общепонятные международные слова «парламент», «империализм»… Вынув из кармана арабскую газету, он яростно похлопал рукой по какой-то статье.
Эбейд говорил, что иностранные власти преследуют газету, в которой он работает, и распоряжаются в Дамаске как дома. Это арабам не нравится. Многие арабы говорят: «Зачем они сюда пришли? Мы хотим быть свободными. Пусть англичане, французы, немцы оставят нас в покое!..»
Селим продолжал хранить молчание. Глаза его полузакрылись, и, глядя на него, трудно было понять, слушает он журналиста или думает о чем-то своем.
Эбейд умолк.
Старик не пошевелился. Казалось, он еще глубже ушел в свои размышления.
Наступила очередь студента.
Сильно волнуясь и краснея, он заговорил тонким, срывающимся голосом. Вчера ночью на стенах и мостовых Дамаска появились крупные надписи: «Долой английских и французских империалистов!» Полиция всполошилась и арестовала трех студентов. В университете состоялся большой митинг протеста. Все кипит. Возможна забастовка студентов.
5
Впоследствии академик, умер в 1951 году.