Близко-далеко

– У нас Шекспир не сходит со сцены, – заметила Таня. – «Отелло», «Гамлет», «Много шуму из ничего», «Виндзорские проказницы» – наши любимые спектакли. Эти пьесы ставят не только в Москве, но и в провинции.

– Я знаю об этом, и это очень дорого нам, людям английского театра, – сказал Квелч. – Я бывал во многих странах, видел театры Парижа, Берлина, Нью-Йорка… Но скажу прямо: театральная столица мира – Москва! Я надеюсь, что после войны и у нас в Англии кое-что изменится в театральном мире. Во всяком случае, я буду бороться за великие идеи Станиславского.

Квелч помолчал немного и затем с мягкой, немного виноватой улыбкой прибавил:

– Я не коммунист, но русский театр заставил меня полюбить русский народ, многое понять в нем… Впрочем, что же я занимаю вас разговорами! Вы, вероятно, хотите посмотреть Дамаск? Охотно буду вашим проводником. Я живу здесь больше года, знаю и город, и его историю.

Квелч действительно хорошо знал Дамаск и мог рассказать о нем немало интересного.

– Происхождение Дамаска, – говорил Квелч, – теряется в легендарной древности. Никто точно не может сказать, когда он был основан, но, по-видимому, ему не меньше трех тысяч лет. Дамаск имеет очень пеструю историю, много раз переходил из рук в руки. В 1516 году он был завоеван турками и вплоть до 1918 года находился под их властью. Однако памятников прошлого в Дамаске осталось не так много.

Машина понеслась, и пестрая панорама города развернулась во всей своей красочности перед советскими путешественниками. Мелькали широкие мощеные улицы, красивые четырех– и пятиэтажные дома французского стиля, большие магазины, зеленые парки, фонтаны, мосты, телеграфные линии. Тане очень понравился бульвар «Маари», точно стрела пересекающий город и одним концом выходящий к оголенным склонам горы Джебел Касьюн, а Потапову понравилась живая и веселая Багдадская улица.

Петров расспрашивал Квелча о государственных и общественных зданиях – школах, арабской академии, парламенте, муниципалитете. Он попросил задержаться у Сирийского университета. Основанный в 1919 году, университет был расположен в большом здании с внутренним двором. Здесь было множество аудиторий, лабораторий, большая библиотека. Преподавание велось на арабском языке.

Да, Квелч был прав: Дамаск 1942 года являлся почти современным городом и мало походил на Багдад. Объяснялось это двумя причинами. Во-первых, сама история оказалась к Дамаску более милостивой, чем к Багдаду. Дамаск меньше предавался «огню и мечу» различными завоевателями прошлого. Во-вторых, в Сирии раньше и шире, чем в Ираке, развилось движение за независимость и национальное возрождение страны. Это помогало местному населению скорее усвоить то полезное, что давала европейская цивилизация.

Однако памятники легендарного прошлого еще сохранились в этом старинном городе Востока. Знаменитую мечеть Омайядов мусульмане до сих пор считают одним из «чудес света».

Когда машина остановилась у ворот этого храма, откуда-то из-за стены выскочил молодой человек с развязными манерами и сразу же вошел в роль гида.

При входе в мечеть все сняли ботинки и едва успели надеть на ноги мягкие туфли, как молодой человек быстро, привычной скороговоркой, затараторил на хорошем английском языке:

– В римские времена на этом месте стоял храм Юпитера. В конце четвертого века нашей эры император Феодосий Первый превратил храм Юпитера в христианскую базилику и построил церковь в честь Иоанна Крестителя. В 635 году Дамаск был завоеван арабами. Сначала этот храм был поделен между верующими двух религий: западная часть принадлежала христианам, восточная – мусульманам. Однако в начале восьмого века калиф Велид из династии Омайядов отменил такой порядок и на этом месте создал мечеть.

– Это верно – то, что он говорит? – тихонько спросила Таня у Квелча.

– В общем, верно, – ответил Квелч, – но не совсем полно… Взгляните на ту стену.

– Да ведь это же христианские святые! – В изумлении воскликнула Таня.

Действительно, на темно-зеленом фоне стены отчетливо вырисовывались лица и фигуры, какие можно увидеть в православной церкви, – в длинных одеждах, с крестами на груди и золотыми венчиками вокруг голов. Сделаны они были прекрасно. Видимо, их творила рука настоящего мастера. Несмотря на разрушительное действие веков, роспись была цела и краски сохранили свою свежесть.

– Арабы средневековья, – объяснил Квелч, – были по-своему людьми с широким кругозором. Они завоевывали страны, но не уничтожали местные культуры, а включали некоторые их элементы в свою культуру. Так получилось, что вот эта случайно уцелевшая стена византийского храма стала стеной арабской мечети. Но не только это…

Квелч увлек всю группу внутрь мечети. Это было исполинское здание с высокими сводами, многочисленными приделами, притворами, переходами, колоннами, минаретами. Квелч говорил, что мечеть вмещает десять тысяч человек и что она – самая большая мечеть во всем мусульманском мире.

Наконец наши путешественники оказались перед сооружением, похожим на часовню, но расположенным внутри мечети. Тут было много молящихся. Все они благоговейно распростерлись перед часовней и, протягивая к ней руки, что-то шептали. Степана особенно поразил один древний старик с длинной седой бородой. Закрыв глаза, он медленно покачивался всем телом, и на бронзовом лице его застыло такое блаженство, будто он и впрямь оказался на небе и любовался гуриями рая.

– Вы знаете, что это такое? – спросил Квелч и, не дожидаясь ответа, пояснил: – Это могила Иоанна Крестителя!

– То есть как? – воскликнул Степан. – Ведь Иоанн Креститель – христианский святой! Как могут поклоняться ему мусульмане?

– А вот подите же! – возразил Квелч. – Здешние мусульмане заявляют, что Иоанн Креститель – мусульманский святой. Они утверждают, что в этой часовне погребена его голова, а тело – в другом месте, у христиан.

Но голова, по мнению мулл, – это главное! И потому муллы считают, что могила Иоанна Крестителя находится у мусульман. Видите, каким поклонением у правоверных она пользуется? Это еще раз говорит о том, что арабы средневековья не были узколобыми сектантами.

Из мечети Квелч повел своих гостей в расположенную тут же, поблизости, торговую часть Дамаска.

– Ну, а теперь, – весело сказал он, – вам следует купить какие-либо сувениры на память о Дамаске! – И, многозначительно взглянув на Петрова и Потапова, уверенно добавил: – Вы люди военные и, конечно, захотите захватить с собой по хорошему кинжалу из знаменитой дамасской стали.

И Квелч уверенно двинулся в темный, узкий переулок. На пороге одного из маленьких, подслеповатых домов они увидели пожилого сирийца почтенного вида.

– Хозяин этой лавочки клялся мне аллахом, – говорил Квелч, – будто его «фирма» существует уже пятьсот лет и будто бы он представляет двадцатое поколение оружейных мастеров. Не уверен, что это так, но кинжалы у него замечательные.

В лавочке было темно, грязно, пахло мышами. Но Квелч оказался прав: сталь кинжалов была превосходна.

Когда все вновь вышли на улицу, Таня запротестовала:

– Мужчины купили сувениры – ну, а мы, женщины?..

– Найдутся сувениры и для дам, – успокоил ее Квелч. – Дамаск славен не только мастерами стали, но и мастерами несравненных парчовых изделий.

– Хочу дамасской парчи! – задорно воскликнула Таня.

Четверть часа спустя она выходила из магазина, держа сверток с куском чудной парчи синего цвета. Люсили купили халатик – светло-голубой, так как она уверяла, что это «ее цвет».

– Я интересуюсь арабским миром, – сказал Квелч, когда, оставив Таню, Люсиль и Потапова в гостинице, они со Степаном вновь оказались в машине. – Может быть, это потому, что после целого года пребывания в Дамаске я пришел к выводу, что мы сидим здесь на вулкане. Я не знаю, когда этот вулкан начнет действовать, может быть, еще не так скоро, но вулкан пробуждается. В этом не может быть никакого сомнения. И я ни за что не поручусь, когда окончится война… Впрочем, лично меня это мало касается: как только я сброшу военный мундир, уеду в Англию и вернусь опять на сцену. Будет, пожалуй, жаль оставить Сирию, я привык к арабам и сочувствую им. А вот кого не выношу – так это местных французов и англичан! Сколько от них арабы натерпелись!..