Белая береза

Озеров быстро поднялся.

- Все ясно? Действуй!

Боевой приказ майора Озерова, как только он был произнесен, немедленно стал приказом родины и с необычайной быстротой совершил путь через комбата, командиров рот, взводов и отделений к солдатам... Стоило Озерову произнести несколько слов приказа - и сложный, хорошо сработанный командно-политический аппарат полка мгновенно пришел в привычное рабочее движение, направленное к одной цели. Через полчаса боевая задача была известна каждому солдату, где бы он ни находился в это время: на батарее, в пути, в цепи под любым кустом...

Солдаты лежали в овраге на истоптанном снегу, среди помятого кустарничка. Они истомились, ожидая, когда придется идти в бой, озябли и проголодались. Готовясь к атаке и не надеясь на обещанный старшинами горячий обед, они с жадностью уничтожали НЗ, то есть неприкосновенный запас, который расходуется в исключительных случаях. Грызя мерзлые куски хлеба и сухари, прожевывая мясные консервы с ледком, они разговаривали негромко, с тем спокойствием и бесшабашностью, которые известны только солдатам - и то в особые минуты.

- Чем все это нести на себе, так лучше в себе!

- Ешь, покамест живот свеж!

- А если ранят в живот? Ты об этом подумал?

- Видать, ты за меня об этом подумал... За это тебе большое спасибо. Может, консервы-то мне отдашь, а?

- Одинаково хорошо: что в пустой попадет, что в полный...

- Нашли о чем говорить!.. Тут о деле надо...

- Главное, братцы, вовремя добежать до дзота!

- В бою, брат, все главное...

- Да, дзот у них здесь, говорят, здоров!

- Знаешь, всякая коза на горе выше коровы в поле.

...Лейтенант Матвей Юргин лежал под кустом крушины и, вопреки всегдашней привычке в бою, неохотно прислушивался к разговорам солдат, совсем другое занимало сейчас его ум и сердце. Странное ощущение не покидало Юргина: ему казалось, что над землей все еще держится легкая морозная заря, которая поднялась сегодня в час его знакомства с Леной. Да, это было очень удивительно. До 14.00 оставались считанные минуты, солнце уже обходило Барсушню стороной, точно зная, что над ней скоро вновь загрохочет бой, серенькой дымной мутью замутился короткий день, потух искристый иней на деревьях, а Юргину, несмотря на все это, казалось, что утренняя заря все еще наполняет мир розовым светом... Никогда Юргин не ощущал такой странной остановки времени, никогда! Но как Юргин ни любил всякое движение, означавшее жизнь, он был приятно взволнован такой остановкой. Это помогало ему и сейчас хорошо видеть то, что происходило сегодня несколько часов назад. Он видел, как торопливо говорит Лена, вскидывая заиндевелые брови и ресницы, как по-ребячьи обкусывает краюшку хлеба и орудует в котелке ложкой... Ощущение непрекращающейся утренней зари сливалось у Юргина с ощущением неутихающей утренней свежести и бодрости во всем теле. Он чувствовал себя таким, точно в первые минуты после побудки, когда человек, сроднившийся с солдатской службой, во многом схож со стальной пружиной.

Подошел политрук роты Гончаров - веселый курносый человек с живыми серыми глазами, о котором говорили, что его кашей не корми - дай только побольше фронтовых хлопот и забот. Аккуратно подвернув полы полушубка, он лег на снег рядом с Юргиным и положил перед собой резиновый кисет.

- Закуривай!

- А-а, это вы, товарищ политрук? - Юргин едва оторвался от заполнивших его видений. - Закурить надо! Скоро ведь артподготовка? Сколько осталось?

Отрывая клочок газеты на цигарку, Гончаров сбоку присмотрелся к Юргину и с удивлением заметил:

- Ты сегодня какой-то... другой, а?

- А какой? - отчего-то веселея, переспросил Юргин.

- Никогда не видел тебя таким: вроде помолодел, вроде взгляд стал светлее... - ответил Гончаров. - Или письмо из дому получил? Нет? Мне, конечно, приятно видеть сейчас тебя таким, а все же интересно: что с тобой случилось? Не утаю, всегда ты был мрачноват немного, а вот теперь вижу вроде клад нашел.

- И нашел! Да еще какой!

- Нет, Юргин, серьезно?

- Серьезно, нашел!

- Брось чудить! Да-а, странно... Ну, а солдаты как? Говорил с ними?

Опираясь на левый локоть, Юргин полулежал и торопливо дожигал цигарку, точно курение мешало ему наслаждаться чем-то другим и он только в силу крайней необходимости отдавал долг давнишней привычке. При этом выражение всего лица у него было таким, что любому бы при первом взгляде стало ясно: у человека, как ни скрывай, большое счастье...

- За наш взвод, товарищ политрук, не беспокойтесь! - энергично и приподнято ответил Юргин. - С бойцами и я говорил, и Дубровка мой, и командиры отделений... А коммунистов собирали особо. Наши коммунисты, товарищ политрук, как всегда, будут впереди! Вы ведь знаете Осипа Иваныча Чернышева? Он ведь у нас во взводе самый старый по стажу коммунист, самый уважаемый. Так вот, собрались, а он и говорит... Э-э, да что там повторять, товарищ политрук! Даю слово: наша будет высота! Возьмем! Вот посмотрите, как пойдут наши ребята! Мы что хочешь сегодня возьмем!

- Это хорошо, что такое у всех настроение, очень хорошо, - сказал Гончаров. - Я так и знал, что твой взвод не подведет. Только вот слушай... Что ты, в самом деле, какой сегодня, а? Горишь весь... Ты смотри, Юргин, не горячись в бою, не теряй выдержки. Это самое главное. Загорячишься, а это знаешь...

- Меня сегодня не убьют! - убежденно и весело сказал Юргин. - Ни за что! Нет такого закона в жизни!

- Слушай, Юргин, ты не глотнул?

- Глотнул немного, да не водки...

Из-за леса вдруг налетела мощная раскатистая волна моторного гула. Наши штурмовики пронеслись над оврагом и с хода атаковали Барсушню...

Над высотой вновь грохотало...

Через несколько минут после начала артподготовки бойцы взвода Юргина вылезли из оврага и быстро достигли взлобка, о котором говорил Озеров комбату Шаракшанэ. Здесь они залегли и окопались по ложбинам в глубоком снегу.

Это был рубеж атаки.

Жутко было лежать здесь озеровцам. До вершины высоты - рукой подать, и вся она в огне... Артиллеристы и минометчики в самом деле, как и предполагал Озеров, стреляли точно, но все же, в силу законов рассеивания, снаряды и мины падали не только у вершины высоты, но и поблизости от взлобка. Солдаты лежали, сдерживая свистящее от волнения дыхание, стараясь всем существом, каждой клеткой тела врасти в землю. Дым стлался по земле, как в бане, которая топится по-черному, и вокруг, шипя, врезались в снег осколки. Каждый чувствовал, что сразу за взлобком - огненное пекло...

Матвей Юргин взглянул на часы: до штурма высоты оставалось пять минут. Лейтенант Юргин хорошо знал, что такое атака, и понимал, что сегодня атака предстоит особенно тяжелая: враг - на высоте. До дзота больше двухсот шагов, бежать в гору по глубокому снегу; как ни считай, бросок к вершине высоты займет не меньше трех-четырех минут. Но Юргину было известно, как дорого время в атаке. За три-четыре минуты гитлеровцы, несомненно, успеют опомниться после бомбежки и артподготовки, встать у пулеметов и в упор, кинжальным огнем, встретить атакующих на открытом месте.

Что тогда? И подумать страшно...

Но даже и теперь, сделав точные расчеты и поняв, что взвод вряд ли успеет вовремя уничтожить вражеский дзот, Матвей Юргин не пал духом; его не покидало странное, неугасимое ощущение утренней свежести и бодрости, какое он носил в себе весь этот день, ощущение необычной внутренней собранности, прочности и скрытой в себе силы... Наоборот, это ощущение даже окрепло на рубеже атаки и дополнилось неизбежной в такие минуты особой взволнованностью, которая и есть начало воинской доблести. И потому Юргин находился, как никогда прежде, в состоянии необычайного душевного подъема, - в таком состоянии, вероятно, бывает зорянка, когда она, захваченная весенней страстью пения и жизнелюбия, иногда внезапно замертво падает с ветки... Но и понимая, что атака будет очень тяжелой, и не зная еще, как провести ее, чтобы добиться победы, Юргин ни на одно мгновение не сомневался в успехе. То состояние, в каком он находился на рубеже атаки, наделяло его сказочной силы верой в торжество всего хорошего, красивого и справедливого, что есть в мире... Он вспомнил, что дал слово политруку роты Гончарову взять дзот, и неожиданно для себя ударил кулаком в землю: