Страница 100 из 133
"И возьмем! Непременно возьмем!"
Вновь взглянув на часы, Юргин вдруг быстро сбросил с себя полушубок, снял шапку, а из нагрудного кармана гимнастерки вытащил карандашик и маленький блокнот. К Юргину торопливо подполз Дубровка. Увидев своего помощника, Юргин сунул ему в руку листок из блокнота. На листке было написано:
"Как только дадут ракеты, немедленно поднимай взвод. Я пошел вперед. За последнюю минуту артподготовки я продвинусь еще метров на 50 - 70, как выйдет, и тогда мы дзот возьмем. Здесь без риска нельзя, а рисковать можно только мне. Сбереги полушубок и шапку. Еще раз требую: не теряй ни одной секунды!"
Прочитав записку, Дубровка болезненно сморщился я, что-то крича, отрицательно замахал в воздухе рукой. Не обращая внимания на Дубровку, Юргин с лихорадочной быстротой рассовал по карманам гранаты, схватив автомат, быстро выбрался на взлобок и сильными рывками пополз вперед - в огонь и дым, в адское пекло.
...Через минуту над склоном Барсушни одна за другой взлетели две зеленые ракеты.
Матвей Юргин, весь в грязном снегу, с черным от пороховой гари лицом и золотистыми от ярости глазами, немедленно вскочил на ноги. Ему некогда было оглядываться назад, чтобы смерить глазом пройденный сквозь огонь путь. Он поэтому и не видел, что вместе с ним - по сторонам - вскочили на ноги, тоже только в одних гимнастерках, Осип Чернышев, Андрей Лопухов и Нургалей Хасанов... Матвей Юргин быстро взглянул вперед и, хотя еще не рассеялся дым, сразу же увидел на склоне высоты огромный сугроб, испятнанный черными воронками. Да, это был дзот, очень большой, вероятно, не с одной амбразурой... Стиснув зубы и ощерясь, Матвей Юргин рванулся вперед - рванулся такими порывистыми бросками, что мгновенно захрипело в горле...
У него хватило сил добежать до дзота, но, добежав, он тут же грохнулся, как загнанный лось. Через несколько секунд он очнулся - и сразу услышал, что из дзота, на котором он лежит, отчетливо доносятся немецкие голоса. Почему их так хорошо слышно? Осматриваясь, Юргин вдруг заметил, что он упал рядом с какой-то черной дырой, вроде отдушины в медвежьей берлоге, и мгновенно догадался: это был дымоход от очага в дзоте. Не раздумывая ни одной секунды, Юргин вскочил на колени, выхватил из кармана гранату, взвел ее и со всей силой, какую дает только радость победы над врагом, кинул ее в дымоход.
"На, гады, лови!"
В дзоте грохнул взрыв, а вслед за ним в дымоход вырвался дикий вой: в могучем дзоте, спасаясь от нашего огня, собралось немало гитлеровских солдат. Их вой только подхлестнул Юргина. В дымоход полетела вторая граната.
"Лови, гады, еще!"
Вскочив на ноги, Юргин увидел около дзота Андрея, а затем Чернышева и Хасанова. Юргин не удивился, что они оказались вместе с ним, по той простой причине, что ему некогда было удивляться, а только сразу закричал:
- Бей по амбразурам! Захватывай выход!
Потом он увидел, что весь взвод во главе с Дубровкой уже совсем близко, и закричал, надрывая голос:
- Бей блиндажи! По траншеям! Вперед!
И только после этого Юргин увидел, что он стоит на такой высоте, с которой открываются широчайшие просторы подмосковной земли. Давно Юргину не случалось одним взглядом охватывать такое огромное пространство. Да какое! Бесконечно дорогое и несказанно милое русской душе: холмистые поля с колхозными токами, извилистые долинки речек с деревнями под ивами, зубчатые стены еловых лесов, светлые березовые рощи, все в сверкающей белизне зимы... И Юргину невольно, с волнением до дрожи, подумалось: за один единственный взгляд на этот родной мир можно сложить свою голову в бою! И Юргин вновь закричал что было силы в его голосе:
- За родину, вперед!
С северо-восточной стороны на вершину Барсушни в это время ворвались танки и бойцы мотострелкового батальона гвардейской бригады. Танки бросались то в одну, то в другую сторону, оседая на месте раздавленных блиндажей, а стрелки с гамом и пальбой рассыпались по траншеям...
...Смотря на высоту, Шаракшанэ восхищенно воскликнул:
- Герои! Лихие герои!
Майор Озеров не ответил. Устало опираясь левым плечом на ствол ольхи, коротко поглядывая на вершину Барсушни, он хватал с ближней елочки комья снега и глотал их торопливо, жадно: в груди его пылало...
VIII
Лена Малышева, вступая добровольно в армию, много думала о том, как будет участвовать в первом бою. Ее нисколько не пугало боевое крещение. У Лены никогда даже и не появлялась мысль, что идти в бой - страшно и опасно: так велико и властно было в ее душе ощущение безмерной потребности быть сейчас на войне, благородства и красоты воинского труда советских людей. Готовясь к боевому крещению, Лена думала только о том, как ей лучше выполнить свои обязанности на поле боя, и была счастлива, что ее воображение всегда милостиво и щедро рисовало перед ней те картины, какие отвечали большой потребности ее души.
Но ни одной картины, созданной воображением до боя, Лена не увидела в бою. Все здесь до обидного противоречило тому, к чему привыкла Лена прежде за долгие часы раздумья, - и звуки, и краски, и чувства...
...Лену измучили собаки. От свиста пуль они припадали к земле и даже зарывались в снег, - не хватало никаких сил сорвать их с места. Если разрывался вблизи снаряд, они с визгом бросались куда попало и тащили Лену за собой на поводке волоком. Они боялись огня и дыма. Но самое главное они боялись раненых. Услышав стон раненого, они ни за что не подходили к нему - упирались, рвались в стороны, рычали и скалили зубы. Всему виной была Найда. Должно быть, она уже побывала, и не совсем благополучно, под огнем; она так боялась свиста и грохота, так металась, визжала и взлаивала, что всей упряжке было жутко... "Да разнеси вас на клочья, будь вы трижды прокляты! - сквозь слезы кричала Лена на ошалелых собак, сдерживая их и смахивая с лица снег. - И кто только выдумал эти упряжки! Да я бы без вас... я бы больше вынесла раненых! Пропадите вы пропадом, дурные морды!" И опять падала в снег, тащилась волоком за упряжкой...
С большим трудом, со слезами удалось Лене вывезти двух тяжелораненых с Барсушни, когда наши пехотинцы и танкисты сбросили оттуда противника.
В третий раз упряжка шла на высоту послушнее - проторенной тропой. Но на Барсушне уже не осталось тяжелораненых, а легкораненые категорически отказывались от помощи:
- Вперед, сестрица, вперед! Сами доползем!
С высоты хорошо было видно все поле боя.
В левой стороне, за шоссе, по всему огромному покатому полю рвались снаряды и, точно из земли, выплескивало языки огня; там в дыму мелькали наши танки...
В правой стороне, за мысом слового леса, тоже стоял сплошной орудийный грохот; у деревни Горки слышались особенно сильные взрывы и поднимались клубы густого, черного дыма...
Только в центре, у большого, заросшего чернолесьем оврага, который выходил непосредственно к западной окраине Скирманова, было значительно тише, чем вокруг.
Лена не могла понять, что происходило здесь. Два наших танка то подходили к оврагу и крутились там по мелкому кустарнику, то выходили в поле и, постояв, двигались в сторону рощицы, охранявшей склон высоты с запада. У оврага и рощицы мелькали фигуры солдат. Солдаты не бежали вперед, в атаку, что нужно было, по мнению Лены, делать сейчас, тем более, что деревня близко, а сходились кучками, затем разбегались в разные стороны, зачем-то без конца метались по полю, падали, ползли... "Да что они топчутся на одном месте? - удивилась Лена. - Какая-то суматоха, честное слово!" С минуту Лена стояла на высоте, соображая, куда лучше пойти. Ей стало очень досадно, что она попала не на один из тех участков, где идет настоящий бой. Ей казалось, что она необходима сейчас где угодно и меньше всего вот здесь, у оврага, где даже и не поймешь, что происходит...
Между тем на южном скате высоты, на поле между оврагом и рощицей, шел жестокий бой. Наши танки не могли здесь прорваться в Скирманово и гусеницами уничтожали вдоль оврага вражеские блиндажи. Здесь наши солдаты дрались всем, чем можно драться в тяжелый час: штыками, прикладами, саперными лопатками, касками, ножами, камнями... Здесь в смертной ярости катались противники по земле, грызя друг друга зубами...