Белая береза

- Пусть идут, - сказал Юргин, кивая на удаляющихся по дороге солдат. - Пойдем следом, поболтаем...

...За сутки после боя, по наблюдениям Андрея, Юргин изменился до неузнаваемости. Похоже было, что Юргин с привычной твердостью и убежденностью в своей правоте решил: за один вечер, когда искал Лену, он отстрадал столько, сколько положено ему судьбой на всю жизнь, и теперь на его долю осталась только радость. Андрей с трудом верил, что человек может измениться так за один день.

Раньше Юргин был нетороплив, угрюм и суров; глядя на него, многие почему-то именно такими и представляли себе всех жителей глухой сибирской тайги. Солдаты знали командира взвода как заботливого, умного и бесстрашного командира, но больше побаивались его, чем любили. Андрей видел Юргина таким, каким видели его все, хотя, по разным причинам, и был к нему ближе всех солдат. Получалось так, будто война освещала Юргина холодным зеленым светом ракет, в котором весь его внешний облик был далек от реального, а тут вдруг только две встречи с Леной осветили его обычным светом весеннего солнца, и он стал тем, чем был всегда. Встречи с Леной ничего еще не обещали, но Юргину и не надо было никаких обещаний; ему достаточно было того, что они произошли, хотя и случайно. К тому же радость последней встречи соединялась с другими радостями, которые принесла победа в последних боях, и от этого Юргин вспыхнул, точно алмаз от солнечного луча... Для всех солдат Юргин неожиданно стал проще, понятнее, ближе; все увидели его не только командиром, омраченным неудачами войны, но и человеком, наделенным простой, открытой и чистой, как родник, душой.

Для Андрея лейтенант Юргин всегда был командиром и другом, теперь стал другом и командиром. Андрей с восхищением, какое трудно скрыть, наблюдал в этот день за Юргиным. Тот все делал теперь с шуткой да улыбочкой; с бойцами разговаривал необычно много и весело. Эти перемены в поведении Юргина восхитили Андрея так, как если бы на его глазах, по чудесному велению природы, внезапно раскрылся бутон никогда прежде не виданного цветка. Но Андрей, бессознательно подчиняясь простой человеческой зависти, немного и взгрустнул, глядя на Юргина, - вспомнилась Марийка и свое счастье.

...Они шли тихонько лесной дорогой.

Взглянув искоса через поднятый, в густом инее, воротник полушубка на Андрея, Юргин сразу отгадал его грустные мысли.

- О жене думаешь?

- О ней, - со вздохом ответил Андрей. - Старики, слыхал, так говорят: воин воюет, а жена дома горюет. Как не думать? Но дело не только в этом...

- Боишься, чего бы не случилось с ней?

- Понятно. Жена без мужа - вдовы хуже.

Андрею было приятно, что Юргин завел разговор о Марийке. Но Андрей понимал: Юргин завел этот разговор не только потому, что сочувствует ему в разлуке с женой, но и потому, что самому хочется поговорить сегодня о женах, о верной любви...

- Видал я ее, когда уходили из Ольховки, - сказал Юргин. - С одного взгляда ясно - верная жена. О такой затоскуешь!

Под валенками звучно поскрипывал сухой снег.

- Легко с ней жить было... - тихонько, будто для себя только, сказал Андрей и, отвернувшись от Юргина, без всякой надобности стал осматривать на своей стороне дороги закуржавелый лес и сказочные терема, понастроенные в нем снежной и метельной зимой.

- Легко? - живо переспросил Юргин: его теперь интересовало все, что касалось семейной жизни.

- Очень! - с порывом ответил Андрей, поправляя на плече автомат. Бывало, смотришь на нее и кажется, что тысячу лет проживешь на этом свете! До того легко... Нет, не спрашивай!

Юргину подумалось что сейчас он счастливее Андрея, ему стало почему-то неловко от такой мысли, и он решил утешить друга:

- Ничего, Андрей, потерпи немного! Видал, сколько было здесь у них сил? А что вышло? Как дали - от них только клочья во все стороны! Конечно, не все шло гладко... Так ведь это только вроде пробы, вроде репетиции. А вот подойдут к нам на подмогу свежие войска, и тогда мы их так трахнем, что весь мир вытаращит глаза! Ты слушай партию. Раз наша партия говорит, что враг будет побежден, значит, так и будет!

- Да, у ребят теперь здорово поднялся дух, - сказал Андрей, оживляясь. - Вчера весь вечер гудели, как шмели. И взяли-то две пустые деревни и прошли-то на запад всего-навсего пять километров, а что с ребятами сделалось! Дай команду идти дальше - бросятся в любой огонь! Да, всем обидно, что столько земли захватил этот проклятый вражина, у каждого вот тут муторно... Все только и ждут, когда пойдем на запад. Эх, пойти бы, да скорей! Только скорей!

Вышли из леса. В низине показалось Козлово; в центре деревни, среди покореженных вязов и тополей, на месте взорванной гитлеровцами церкви огромный холм красного кирпича; всюду черные, еще не запорошенные снегом пепелища, над которыми возвышаются могучие русские печи. На открытом месте стало особенно заметно, как сгущается над землей морозная мгла.

Андрей чувствовал, что Юргину будет очень приятно, если теперь, поговорив о Марийке, они заговорят о Лене, и он спросил:

- Ну, как вчера? Поговорили?

- С Леной-то? - Юргин переспросил с таким оживлением и благодарным взглядом, что стало ясно: он едва дождался, когда начнется разговор о Лене Малышевой. - Да, поболтали о том о сем... Недолго, конечно, сам знаешь, надо было идти...

- Хорошая девушка!

- Первую такую встретил!.. - помедлив, со смущением сказал Юргин, но было видно, что ему очень хотелось, хотя бы пока Андрею, сделать такое признание.

От крайних домов долетел собачий лай. Юргин в волнении призадержал шаг. И здесь Андрей вдруг понял, почему Юргин отправил солдат вперед, а его оставил при себе; Андрею были приятны тайные помыслы друга, и поэтому он охотно предложил:

- Может, зайдем к ним на минутку?

Юргин отвернул в сторону пылающее лицо.

- Да, морозец знатный... А удобно ли?

- А чего тут особого?

- Разве ненадолго?

- Понятно, ненадолго, а то дела...

- Тогда зайдем!

Юргин вдруг остановил Андрея и, прижимая ладонь к груди, признался со свойственной ему прямотой:

- Врезалась она вот сюда, как горячий осколок!

- Первое тяжелое ранение? - с улыбкой спросил Андрей.

- Первое в жизни! Что делать, а?

XVIII

Взвод заканчивал ужин.

Дубровка спросил Петра Семиглаза:

- На всех, кого нет, оставил? Не забыл?

- Что вы, товарищ старший сержант! - даже обиделся Семиглаз и указал на котелки, стоявшие на столе. - Вот, глядите! Только что же они так долго? Даже Умрихин запоздал, а уж он-то никогда не опаздывал!

Один солдат из третьего отделения, которое расположилось у русской печи, спросил:

- Что у вас с Умрихиным-то случилось?

- Вчера-то? - переспросил Тихон Кудеяров, солдат из-под Владимира, лет тридцати, круглолицый, с яркими пятнами румянца на припухлых щеках, с остренькими, небольшими глазами неопределенного цвета. - Да, было дело! Не слыхали разве?

- Расскажи толком-то...

- Значит, как вчера заняли мы это самое Козлово, - начал Кудеяров, присев среди бойцов третьего отделения, - то сразу же, понятно, пошли осматривать блиндажи... И вот находим в одном бутылку с какой-то светлой жидкостью. Бутылка полная, а чуть-чуть прикрыта пробкой. Это нас и навело на сомнение. На наклейке, конечно, есть надпись, но читать никто не может, вот и стали гадать: что такое в бутылке? Большинство, конечно, за то, что, кроме вина, ничего быть не может. Умрихин как раз подоспел к этому моменту и говорит: "Сомнительно, чтобы это было вино, очень сомнительно! Если вино, то почему же немцы откупорили его и не распочали? Скорее всего это жидкость от "автоматчиков", то есть, сами понимаете, от насекомых..." Ребята призадумались было, но тут один все же прочитал наклейку и говорит: "В переводе на русский язык - вино, даю слово!" А Умрихин повертел в руках бутылку, понюхал жидкость и покачал головой. "Вино-то, может, и в самом деле вино, говорит, но какое оно, это вам известно? А может, оно отравленное? Гитлеровцы - народ зловредный, пришлось бежать, вот и взяли открыли бутылку вина, а в нее - порошок: нате, мол, пейте и подыхайте!" Ребята так и сели, а Умрихин и говорит: "Тут, братцы, выход один: бутылку надо разбить! А если желаете, я могу попробовать эту жидкость, я все на свете перепробовал, мне не страшно!" Погалдели, погалдели ребята и решили: раз не боится, пусть пробует! Налил он полный стакан, отхлебнул раз, почмокал губами, отхлебнул побольше, опять чмокает... "Что такое? пожимает плечами. - Никак не пойму!" И затем третьим глотком - стакан до дна! Покрутил потом головой, подергал ноздрями... "Никак, говорит, понять невозможно! Никаких градусов нет, малость горьковато, а больше - с дурмяным запашком, вроде настой белены... Сколько разных жидкостей ни пробовал, а такой не приходилось! Не ружейная ли это жидкость какая, братцы, а?" И наливает другой стакан. Ну, тут, конечно, все в один голос: "Брось, не пей, лей ее к чертям!" Но Умрихин - свое: "Как это, говорит, вылью я ее и не узнаю, что пил? Теперь мне все одно!" Не успел он допить второй стакан, его и...