Страница 109 из 133
Но и запись в дневнике делать не хотелось. О чем писать? Самое большое событие сегодня - проповедь пастора. Но разве можно писать о том, как именем бога пастор посылает на смерть? Самая большая весть сегодня весть о новом наступлении. Но разве можно высказывать какие-либо мысли по этому поводу в дневнике? Отто Кугель всегда вел записи очень осторожно, стараясь собрать в дневнике, как в копилке, больше фактов и меньше мыслей.
Не зная, как сделать запись, Отто Кугель начал бесцельно перелистывать дневник. Взгляд его схватывал отдельные фразы и слова. Летние записи были большие - в них встречалось много такого о войне, что сейчас бы Отто Кугель не пожелал держать в своей копилке. Странно, каким он был наивным в начале похода в Россию. Осенние записи становились все короче и короче: оказывается, в последнее время требовалось совсем немного бумаги, чтобы описывать жизнь немецкого солдата на войне.
Незаметно Отто Кугель стал перечитывать свои записи полностью...
"...23 о к т я б р я.
Сегодня исполнилось двадцать дней, как началось наступление. Сначала дело шло так хорошо, что мы думали быть в Москве к ноябрю, а 7 ноября маршировать там на самой красивой площади. Когда шли разговоры о Москве, у многих текли слюнки... Черта с два! Не дошли!
Русские все больше и больше удивляют нас: они проявляют невиданное, неслыханное, дьявольское (нет слов!) упорство. Несколько дней подряд наш батальон дрался за небольшую деревню. Результат: похоронная команда сделала в России еще одно немецкое кладбище.
Для всех ясно, что дальше мы не можем идти. Говорят, что до Москвы осталось меньше ста километров. Осталось!
Грязь. Холод. Неужели скоро зима?
25 о к т я б р я.
Какое счастье! Наш полк отвели в тыл, на отдых. Заняли деревню. Всех жителей выгнали. При этом наш обер-сержант Брюгман действовал беспощадно: застрелил старика, который отказался покинуть родной дом. Да, у него не дрожит рука...
За двадцать дней все мы так обовшивели, так обросли грязью, что описать невозможно. Целый день мылись в маленьких черных русских банях и в домах. В колодцах не хватало воды. Наконец-то получили чистое белье, но зимнего обмундирования все нет и нет! После бани стало особенно холодно в шинели. Так бы и сидел всю жизнь у огня!
На нашем участке фронта затишье, а где-то севернее не стихает грохот артиллерии. Впрочем, может быть, и стихает иногда, но в ушах всегда гудит, как гудело двадцать дней.
26 о к т я б р я.
Получил письмо от мамы.
Она пишет: "Мы здесь чувствуем войну с русскими, как не чувствовали никакой другой. У нас только одно желание: кончилась бы она скорее... В городе появилось много калек. Представь себе, им даже завидуют..."
Бедная мама! Зачем она пишет такие письма?
29 о к т я б р я.
Сегодня ночью около соседней деревни взорвался артиллерийский склад. Жуткое зрелище! Говорят, что склад взорвала какая-то банда. След ее найден. На уничтожение банды брошена третья рота обер-лейтенанта Митмана.
1 н о я б р я.
Точно известно: рота Митмана погибла. Еще кладбище. Впрочем, найдены не все: несколько солдат, во главе с Митманом, пропали без вести... Неужели у бандитов?
Где же фронт?
2 н о я б р я.
Отдых закончен. На войне не разжиреешь!
Нас перебрасывают в другое место. Пишу на привале. Идем пешком. Грязь, холод, тоска!
...Вечер. Нашей роте отвели, вероятно, самый страшный участок на фронте. Мы - на вершине большой высоты, на русском кладбище.
Высоко и жутко.
6 н о я б р я.
Четыре ночи мы работали на кладбище: рыли ходы сообщения, делали дзоты, блиндажи и огневые позиции для противотанковых пушек, зарывали в землю танки...
Наши муки неописуемы. Я готов бы проработать год на каторге, чем несколько ночей на этом кладбище.
Кладбище старое - вся вершина высоты набита трупами. Нам приходилось вытаскивать десятки гробов, груды костей, и все это - темными, дождливыми ночами...
Мы выбросили вон мертвецов и залезли в их могилы. И живем в могилах. В нашем блиндаже сегодня осыпалась стена (здесь песок) и показался угол гроба. Вытаскивать гроб нельзя - испортишь весь блиндаж. Мы закрыли эту стену плащ-палаткой. Мое место у самого гроба.
Не могу писать: дрожат руки...
7 н о я б р я.
Сегодня был бой. На соседних участках наши несколько раз ходили в атаку под прикрытием танков, но бесполезно: русские стоят, как стальные.
Ночью выпал глубокий снег. Вероятно, зима. Неужели так рано? Я всегда с ужасом думал о русских снегах. Но сегодня я рад зиме: она покрыла все наши дела. Теперь не будем ходить по костям, и это уже хорошо.
Но гроб в блиндаже... Господи, хоть бы освободилось для меня другое место!
9 н о я б р я.
Я жестоко наказан за свои грешные мысли. Под Ленинградом погиб Эрих. Дорогой брат! Милый брат! Письмо пришло от соседки; мать лежит... Бедная мама!
10 н о я б р я.
Невероятно! Потрясающе! Сегодня русская радиоустановка передавала... Нет, верить ли? Да, приходится верить... Сегодня мы слышали голос Ганса Лангута, солдата из роты Митмана. Оказывается, несколько солдат, да и сам Митман, в плену у русских! Как они оказались там - непонятно. Ганс Лангут говорил, что русские... (далее тщательно затушевано чернилами).
11 н о я б р я.
Нас спасает разведка. Только что стало известно: завтра утром русские думают атаковать наши рубежи. Странная новость! Мы готовимся к отражению атаки. Работы много, а сил нет...
Говорят, я сегодня ночью бредил...
12 н о я б р я.
Уходят последние минуты этого ужасного дня. Был невероятно жестокий бой. Мы бежали с кладбища. Не все. Многие остались в чужих могилах... Час назад командир батальона майор Брейт расстрелял перед строем двух солдат из нашей роты за трусость в бою. Мне кажется, все наши ребята дрались как львы.
Думы, думы!..
14 н о я б р я.
Нет, теперь мне не страшен ад.
Более тридцати часов - без перерыва - шел бой за деревню, до которой мне нет никакого дела. Мы опять бежали. Устал так, что нет сил жевать хлеб...
Я еще жив, но счастье ли это?"
...Все прочитано. Остается сделать новую запись, может быть последнюю в жизни. Но о чем, в самом деле, писать? Нет, для дневника даже перед таким грозным событием, как новое наступление, Отто Кугель не имеет слов. Написать матери? Но матери нельзя писать, когда в голове такие черные мысли...
Отто Кугель поднялся со своего места и взялся за шинель. Один из солдат спросил:
- Ты хочешь, отнести письмо?
- Да, - угрюмо ответил Кугель.
- Захвати и мое!..
Несколько солдат, услышав этот разговор, обступили Кугеля с письмами.
- Отто, сделай одолжение!
- Я тоже боюсь выйти на мороз...
- Только захвати автомат, Отто...
Собрав письма, Отто Кугель взял автомат и вылез из душного убежища.
В этот момент над деревней догорала зеленая ракета. Свет ее был бессилен перед густой морозной мглой - он быстро ослаб, и Отто Кугель не успел разглядеть даже лес, стоявший за околицей деревни. А когда ракета погасла, вокруг стало так темно, хоть глаз коли...
XVII
В полдень около солнца, как часовые, стояли два светящихся столба, временами тянуло прожигающим до костей ветерком, а на полях с застывшими гребешками снежных волн играла поземка. К вечеру солнце осталось без присмотра и стало гаснуть раньше времени, - над землей появилась морозная мгла. Иней всюду был густ и пушист, точно песцовый мех.
По поручению командира полка лейтенант Юргин проводил в этот день недалеко от Скирманово полевые занятия с бойцами, которые хотели стать снайперами: надо было отобрать лучших из лучших стрелков, способных быстро изучить сложное снайперское искусство.
Закончив занятия, названные бойцами экзаменом, лейтенант Юргин провел коротенькую беседу, объявил, кого зачисляет в группу снайперов полка, и немедленно отпустил всех по своим подразделениям. Оставил он около себя только Андрея, который помогал ему проводить испытания кандидатов в снайперы.