Грибник

Хорошо, что сохранилось немного картошки, когда-то дешево купленной в Осиновом. Поставив варить ее, Артур специально плотно закрыл дверь, чтобы надышаться целебным паром, выгнать из себя ладожскую простуду. Картофельная баня для городского человека, чуждого свежего вольного воздуха.

Сидел в поту, макал в соль оранжевую картошку, будто солью хотел наесться за неимением настоящей еды.

Совсем рядом с лицом лежащего Артура послышался стук, будто кто за стеной пытался ему что-то сообщить. Стало понятно, какая она, эта стена, тонкая. За ней послышался вой дрели. Внезапно над головой появилась дырка, в ней вертелся наконечник сверла. На лицо струйкой посыпалась цементная пыль.

С той стороны послышалось шуршание – там стенку штукатурили, облагораживали. Там она станет не просто стеной, а частью какого-то интерьера. Лежащий здесь смотрел на древние, много лет неизменные и засаленные до исчезновения рисунка обои. Слышно, как за ними сыплется песок.

Артур обнаружил, что лежит на диване, так и не раздевшись. Извне доносились голоса. Слов не разобрать, но понятно, что один ругается, а несколько других его успокаивают. Мол, и так пойдет. Отчетливо угадывался мат, бодрая утренняя ругань.

За последнее время Артур наслушался строительных терминов и уже стал понимать их. «Поднять кладку», «ложить плитку», «токнуть ебом».

Перебивая другие, послышался женский голос. Вышедший из своей комнаты Артур увидел, что пришла продавец из магазина, принесла еду строителям. Чета Куксенко имела и свой продовольственный магазин.

Сейчас при утреннем свете увидел, какая она большая, квартира единственных теперь соседей, неестественно просторная для советского сознания. Артур пробирался мимо, среди штабелей кирпича и мешков, кажется, с алебастром – каких-то нерусских, с яркими, праздничными почти надписями. Один из строителей, глядя на Артура, сказал:

– Хозяйка тебе гальюн отдельный делать не велела. Вот отделимся стеной от тебя, и останешься ты сиротой.

– И куда потом? Во что? – обескуражено произнес, остановившись, Артур. – Все человеческое мне не чуждо.

– Этого не знаю. Хозяйка…

– А хозяина не видел? – не дал ему договорить Артур. – Серегу?

– Нет. Не был…

– Хозяин этот кормит хорошо, только странный продукт всегда присылает, – сказал другой строитель, высокий, пожилой, с бледно-желтым лицом и темными, будто накрашенными, бровями. Кажется, таджик. – Вот прислал, как его?.. Адвокадо. Может, думал, что испорченные?

– Авокадо, – пробормотал Артур. – Или аллигаторова груша.

Заглушая другие запахи, на кухне пахло уксусом. В доме напротив в окне тоже видна кухня, но настоящая, коммунальная. Там кто-то сосредоточенно склонился над кастрюлькой. Даже понятно, что он варит пельмени. Кидает их в кастрюлю по одной штуке, будто считает. Плотный завтрак.

На остатках детской площадки с утра собирались местные наркоманы. По возникшей традиции стояли рядом с чахлым городским деревом с дуплом, заполненным окурками. Намыленный и еще один, Гера Никольский, по кличке Герыч. Так его звали чаще. Сейчас издали особо похожий на певца Шнура, только еще более простоватый лицом. Этот Герыч постоянно торчал во дворе, сидел под грибком на детской площадке, на железном ограждении возле газонов, или торопливо проходил, иногда почти пробегал со своей тростью. Несколько лет назад он покалечился, выпрыгнув с третьего этажа; непонятно, что ему тогда померещилось.

Несмотря на хромоту, постоянно куда-то торопился. Всегда деловитый, озабоченный какими-то своими делами. Еще осенью занял пятьсот рублей и до сих пор не отдавал, ускользал. Занимая деньги, он относился к этому, как к любимой работе, истово и серьезно, не обращая внимания на недовольство своих жертв.

Наркоманы внизу оживленно разговаривали о чем-то, энергично жестикулируя.

«Бодрые уроды!»

Дно жизни. И так близко – тремя этажами ниже.

– Ну, ты чего?! – Недовольно повернулся Артур к чайнику. – Сломался что ли? Ты будешь кипеть или нет?!

Решительно брякая спичками в кармане, Артур спускался в подъезде по лестнице. Вода лежала в пустом желудке, как камень.

– Герыч! Должок. Руку подавать перестану, – выйдя наружу, сразу же выкрикнул заранее приготовленную фразу. Стиль, принятый во дворе.

Тот торопливо захромал навстречу, припадая на одну ногу и стуча палочкой.

– Эй, слышь, человек, – это было традиционное обращение Герыча. – Человек! Ну, ты впили, у меня конкретная вешалка. Засада.

– У тебя, наркома, всегда вешалка – одна и та же.

– Ты что, думаешь, мы заширяться хотим, – вмешался Намыленный. – Слушай, есть тема. Вчера бабу привел, – не дал он говорить дальше Артуру. – Все нормально. Утром догадался – очки у нее отнял. Вспомнил про тебя, что ты очки носишь. Бери – цена чисто символическая. Тем более, ты, я слышал, туз нешуточный. У вас вся семья деньги активно лопатит.

Кажется, забыл, что дед Артура умер. Артур, подавленный этим напором, молчал, стоял, злясь на самого себя. Заметил, что Намыленный сегодня в бледно-голубых застиранных джинсах. Явно чужих и, кажется, женских, свисающих на его заду мешочком.

– Джинсы эти тоже забрал, – перехватил его взгляд Намыленный. – Хорошие, мне как раз оказались. Кипешилась та кегля, возмущалась. Затоптать тебя, говорит, надо. Затоптать! Духи у нее выпил.

«Красная Москва»? – зачем-то спросил Артур.

– Нет, французские. Названия не запомнил, конечно…

– Духи лудишь! Быдляцкий кайф, – сморщился Герыч. Он тоже с сомнением глядел на джинсы Намыленного. – Да. Жесть, как она есть. Ладно, человек, – повернулся он к Артуру. – Есть, типа, выход. Пойдем.

Не дожидаясь того, что Артур скажет на этот раз, сразу заторопился к своему подъезду:

– Пойдем быстрее, у меня дверь в квартиру не закрыта.

Артур торопливо, но неохотно двинулся за ним. Английские ботинки с гладкой подошвой, купленные в хорошие времена, скользили на обледенелом асфальте. Заскользил, заторопился, хотя сомневался, что сейчас получит свои пятьсот рублей.

Не обращая внимания на свою хромую ногу, Герыч скачками поднимался по ступеням подъезда. Сзади особенно похожий на подростка: худой, легкий.

«Подросток с бородой».

Войдя вслед за Герычем в его жилище, Артур почувствовал, как тут сильно накурено. Закрыл дверь и заметил прибитый к ней немецкий «Железный крест».

Герыч снял куртку и бросил ее прямо на пол, в угол. Оказалось, что на шее у него, будто кулон, висит медаль «ХХ лет РККА». Артур прошел вслед за ним непонятно куда по совсем пустым комнатам. Когда-то в детстве он бывал здесь. Ничего, кроме старинного паркета, мелкого, уложенного елочкой, в этом жилье не осталось. Только в одной проходной комнате кто-то спал на полу, на ложе из какого-то тряпья, накрытый старой черной шубой синтетического меха. Они остановились в последней комнате, в торце дома, с множеством окон.

Тут, прислоненный к стене, стоял саксофон Герыча. Единственно ценная и, вообще, похоже, единственная вещь в этой квартире. Герыч еще подростком выкупил его в скупке цветных металлов и починил. С тех пор не расставался с ним, в одиночку играл вечерами, и ночами тоже. Не продавал, невзирая на другую свою страсть и оборонял от друзей, покушавшихся на дорогой кусок цветмета.

К стене приделан давно знакомый Артуру самодельный аквариум из листов оргстекла, сейчас пустой и пыльный. На дне его лежал маленький комок чего-то бурого. Может, старый пенопласт? Артур вспомнил, как они с Герой играли в детстве и опускали в этот аквариум куски пенопласта. У них это считалось айсбергами.

– Ты же в бизнесе каком-то, при деньгах? – говорил Герыч. – Что-то лесное, говорят. Лес толкаешь или что…

– Да нет, – пытался остановить его Артур. – Мое ремесло – собиратель грибов. А еще развожу их. Грибовод, в общем… Хотя, думаю менять род деятельности…

Но Герыч не слушал его:

– Тебе, человек, надо в лесу от вражья всякого отбиваться. Рэкет, конкуренция, то-се. Я врубаюсь в эти дела. Есть у меня по этой теме одна полезная вещь.