Грибник

«Кажется, так у Гоголя?»

Пред глазами ступени, стершиеся посредине от шарканья бесчисленных ног. Может, по таким же некогда поднимался к себе Акакий Акакиевич. Его, Артура, старинный дом.

Вроде, совсем недавно, они, всей многочисленной семьей, выкупали и выкупали комнаты в своей коммуналке, пока полностью не освободились от соседей. Когда-то огромная и запущенная, такая неуютная коммуналка опустела. Намечалась продажа ее, и уже нашелся покупатель. И не кто-нибудь, а Артуров детский друг и сосед по этой же квартире, Сережка Куксенко. Жена его оказалась владелицей собственной риэлтерской конторы.

Каждый в семье Башмачниковых горел нетерпением, готовился обрести отдельное индивидуальное жилье по собственному вкусу. А дед вместе с Артуром намечали купить какую-нибудь большую роскошную, совсем неприступную раньше квартиру. Обязательно на какой-нибудь набережной. Об этом часто говорили. Неужели такое могло осуществиться? Эх, дед! Всегда уверенный в себе и в своих силах, знать не желавший ни о какой смерти. Может, все и удалось бы и даже, наверняка, удалось, но кто-то высоко-высоко вверху, поставленный следить за правилами, заметил и пресек самовольство. Не посчитался с планами, ни деда, ни их, его наследников.

Потом жена Сереги Куксенко все-таки появилась, сошлись на том, что она купила большую часть квартиры. Все Башмачниковы разделили деньги и разъехались по миру. Артуру достались не мельница и не кот, а этот родовой коммунальный угол, и еще немного от общих денег. Те самые, которые удивительно быстро закончились.

Часть квартиры теперь странно называлась «отчужденной». Новые хозяева строили там супержилье, намечалось что-то неестественно роскошное. Своего друга Сережку Куксенко, Артур так не видел ни разу, только иногда слышал в глубинах жилья голос его жены, всегда недовольной тем, что успели сделать.

Вот она, его теперь дверь. Наспех сколоченная из старых грязных досок с висящим амбарным замком. Будто украденная и перенесенная сюда с чьего-то дачного сортира и нелепая тут, в городском доме.

Когда-то в прежние времена здесь находился черный ход для народа попроще. Потом его заложили, а вот недавно нашли и снова «прорубили», по выражению строителей. Индивидуально для него, Артура, для входа в его новое жилище.

Наконец-то он оказался внутри. Сразу стало заметно, бросилось в глаза, что за время его отсутствия в квартире все сильно изменилось. От прежнего длинного коридора, непременного атрибута любой коммуналки, почти ничего не осталось. Только маленький огрызок перед комнаткой Артура. Сейчас и он почти исчез, заставленный коробками, мешками и узлами. Всем брошенном в прежнем коридоре имуществом клана Башмачниковых, его стащили сюда строители. Голоса их, непривычно гулкие, звучали где-то неестественно далеко.

Толстый граненый нож для колки льда пробил один мешок и торчал из него. Сколько лишних вещей появляется, когда изменяется жизнь людей.

Артурово детское еще пианино теперь стояло и будто перегораживало вход на чужую территорию. Оказалось, оно теперь в строительной грязи, цементе и побелке, да еще заляпано белой краской. Сверху на крышку положили кирпичи и мешок шпатлевки.

Прежние коммунальные клетки, стены, двери – все такое, вроде бы, незыблемое исчезло. На той стороне лежали пирамиды щебня и другого строительного хлама. Пол не виден под слоем серой пыли. Той, что проникала к Артуру, проползая под пианино.

Сложилось впечатление, что строители всегда спорят и ругаются, или наоборот гуляют, пьют. Обедают, выражаясь их словами. Но ремонт, оказывается, все-таки шел и даже сильно продвинулся, пока Артур пропадал на Ладоге. И сейчас голос вдалеке звучал резко, кто-то по обыкновению явно ругался. Артур решил, что чего-то неправильно построили или, наоборот, сломали, неохотно прислушался.

– Юрке премию не давать! – оказывается, возмущался кто-то. – Он опять воды в магазине купит. Я знаю. Тебе денег некуда девать – дай мне. Дай мне! – Ругавшийся говорил с непонятным акцентом. – Приезжай ко мне в деревню – я тебе ведро воды налью. Ведро! Бесплатно… Ухмах! – непонятно закончил тот.

К Артуру приближался один из строителей, шел вдоль стены, выдирая из-под штукатурки старую проводку. Артур даже знал, как его зовут. Юрка Саяпин. Сибирская фамилия, несмотря на то, что он, как и большинство в бригаде, приехал из Чебоксар.

– Не бывало тут каких-нибудь хороших звонков? – спросил Артур. В ответ на недоуменный взгляд, добавил, – Ну, грибы никто не спрашивал? Не хотел купить?

– Грибы что ли продаешь? Нет, никто не звонил.

– Как теперь на кухню пройти? – опять спросил Артур, хмуро глядя на преграду, на свое пианино. Тряхнул чемоданами.

– Чего, с чемоданами грибы собираешь?

– Пустые они, – уже не в первый раз в этот день с неудовольствием сказал Артур.

И вот он вошел в свою комнату. В темноте по-деревенски пахло сушеными грибами. Запах этот заглушил прежний запах книг. Книжный тлен.

«Я зажег свет, пыльную лампочку, – подумал он. – Она осветила мою бедность… Откуда это? Вроде, из „Театрального романа“ Булгакова».

Загорелась лампочка – не булгаковская, а его, настоящая. Все еще держащий в руке амбарный замок, Артур сел на свой диван. Ложе.

Перед глазами – деревянная точеная этажерка. Такая древняя, что, наверное, и старики забыли, что когда-то существовали такие. Пыльные гирлянды сушеных грибов, висящие под потолком, будто увядшие новогодние украшения. Повсюду вокруг него эти грибы. И множество сложенных стопками вдоль стен книг. Они занимали большую часть этой маленькой комнатки.

Почему-то пришло в голову, что все это – главная мечта его, злостного читателя книг. Спрятаться среди них, в тишине, в одиночестве. Как некий монах-летописец, отец-библиотекарь.

Строительная пыль и кирпичная крошка, как обнаружилось, проникли даже сюда. Особо заметные на рваных книгах, валявшихся на полу. Артур имел такую особенность – устраивать в них тайники для денег, между заклеенных страниц. В самых неинтересных, изотерических, тех, что разносят по домам сектанты-проповедники. Таких больше не осталось – в тщетных попытках найти забытые где-то деньги Артур разорвал их все. Внутренне оправдывал себя, что это, вроде, и ненастоящие книги.

Ныли растоптанные за эти дни ноги. Он сидел, опираясь затылком о стену. За ней, совсем рядом слышались голоса куксенковских строителей.

Прошло время. Артур почувствовал, что остался в квартире один.

Вышел из своей комнаты и пролез под пианино – пересек границу. Шел неведомым теперь путем.

Трудно поверить, что это вокруг – их старая коммуналка. Ничего не осталось, даже в воздухе. Исчез дух прежних многолетних-многолетних человеческих испарений.

Вдоль стены появились колонны, стоящие попарно, на ощупь из какого-то непонятного материала, вроде бы, из пластмассы. И потолок словно бы стал выше, ушел вверх. На нем теперь возникли какие-то большие дизайнерские пузыри, кажется, из алебастра. Непонятно – не то выпуклые, не то вогнутые – от этого будто нереальные, ненастоящие. Под ногами ощущалось что-то вроде мрамора, сейчас покрытого строительной грязью, известкой и цементом. Под ними тоже нарисованные круги, как на потолке. Что существовало раньше, в коммунальные времена, на том месте, где он сейчас брел? Теперь и не понять.

Как обнаружилось, в кухне только запах и остался. Оказалось, после строителей разжиться нечем. Артур выскреб остатки каши из кастрюли. Набралось две ложки. В раковине нашел картонный пакет с пластмассовым горлышком из-под молока. На столе стояло несколько пустых («Опустевших», – мысленно поправил он себя) стаканов и одна рюмка. В нее он вылил остатки молока. Вылилось ровно до краев. Вздохнув, выпил.

«Человек без средств. Особое гражданское состояние».

Он сидел за так хорошо знакомым когда-то соседским неприкасаемым столом. Старая кухня – еще сохранившийся угол прежней квартиры. Последний ее оплот.

Позаимствовал чай из пачки, оставленной строителями. С жасмином – такой он совсем не любил. Сыпавшиеся в кружку черные гранулы неприятно похожи на мышиный помет. К чаю на второе с половиной – хлеб со строительской горчицей.