Грибник

Герыч достал из щели между батареей и подоконником какой-то тряпичный сверток. Развернул. На руках у него лежал револьвер. Старый, потертый, кажется, системы «Наган».

– Недавно нашел, – объяснил Герыч. – Почистил, оттер, все пучком… Вот ты богатый, так?.. – продолжал он. – В лесу полно всяких отморозков, есть и с зоны откинувшиеся и прочие уроды, так? А ты вынимаешь ствол и раз – шмаляешь в воздух! Как в кино. И вся сявота, бакланье это разбегается.

Совал наган, вблизи оказавшимся таким обычным грубым куском железа. Взяв его в руку, Артур ощутил, какой тот тяжелый. Хоть и маленький.

– В общем, ты окусочиваешь меня дополнительно, – заявил Герыч. – Ну, даешь еще тысячу рублей…

– Ты чего?! – возмутился было Артур.

– Даешь, даешь!.. А я тебе этот наган. Повезло тебе: за полторы тыщи такая конкретная вещь.

– Не по сезону шелестишь, – вспомнил Артур подходящий термин. – Как говорил Склифосовский, великий режиссер, не верю…

– Ну, ты точно какие-то глючные грибы добываешь, человек! Такая вещь и даром почти! Действует идеально. Смотри, сейчас ссущего пацана замочу.

– Какого пацана? – не понял Артур, даже посмотрел по сторонам в недоумении. Наконец, заметил в конце коридора на двери пластмассовую табличку с изображением писающего мальчика.

Совсем внезапно что-то жутко грохнуло. Так, что Артур от неожиданности качнулся в сторону и ударился об стену. Не сразу он понял, что это прозвучал выстрел.

– Ты что, с ума?.. Ну, ты шизоид, – смог заговорить, наконец.

– Гляди, – хвастливо заявил Герыч, показывая пальцем. Пластмассовая табличка раскололась, на месте головы мальчика чернела дыра. – Точно поразил!

Спящий в соседней комнате даже не проснулся.

– Он хоть живой у тебя?

– Наверное. Хрен его знает… – Едва договорив, Герыч опять выстрелил. Вдоль коридора, в дверь туалета. И еще. Выстрелы загремели один за другим, подряд. Спящий, наконец, заворочался, забормотал что-то матерное.

– Это музыкант один из театра, – объяснил Герыч. – Тромбонист.

– Может, из Среднего?.. А-то я тоже… – Артур хотел рассказать, что устроился в театр, но Герыч не дал говорить.

– Когда-то увлекался тем, что кормил голубей, – заговорил он сам. – Высыплю крупы на подоконник и смотрю, наблюдаю в упор через стекло. Так ты напоминаешь мне самого худого голубя. Хромого и бестолкового. Того, что не замечает зерна рядом с собой… Да так, потом перестал, – ответил Герыч на вопрос Артура. – Уж больно окна засираются. Все женщины это замечали, нудели и не давали потом.

Герыч откинул какую-то защелку за барабаном нагана, что-то повернул и вытолкнул пустые гильзы маленьким шомполом. Те раскатились по полу. Вставил новенькие блестящие патроны:

– Семь штук! Смотри, как надо заряжать. Эту херню обратно вверх, а эту хрень спереди поворачиваешь вбок, и все.

– Так сейчас деньги нужны. Только вижу, что не получишь с тебя ничего, – заговорил Артур. – Только это железо.

Почему-то казалось, что спящий тромбонист в соседней комнате прислушивается к его словам.

– Так я тебе про что и тру, – откровенно высказался Герыч. – А может, еще продашь этот ствол кому-нибудь из своих, в лесу. Знаешь, как наваришься!

Артур вышел из подъезда, ощущая в кармане тяжесть нагана. Там будто сидело живое самостоятельное существо, которое еще не признало в Артуре хозяина, и неизвестно, что у него на уме.

«Может, на самом деле пригодится, – пытался Артур утешить себя. Хорошо бы ему дать имя. Как мечу у рыцаря Ролана». Но пока ничего не придумывалось.

Договорились о том, что Артур отдаст тысячу рублей, когда появятся деньги. А он надеялся, что они скоро появятся. Может быть, сегодня.

– Ты давай, быстрее монету подтаскивай, – сказал Герыч уже на пороге квартиры. – Сильно нужны отсиженные. Типа, на лечение организма. Гепатит, блин.

Ярко освещенный плавучий ресторан, из которого вышел Артур, гремел музыкой. По набережной двигался народ, возле Медного всадника, перебивая друг друга, галдели японские туристы. Как всегда вечером Петербург веселел, становился оживленнее. Чувствовалось, как он постепенно становился летним.

Сейчас этот Медный всадник, протянув руку, указывал куда надо идти Артуру. Как будто он сам не знал.

Грудью так приятно ощущались лежащие во внутреннем кармане деньги. Много денег, почти пачка. Сегодня везло. Удалось даже получить долг за грибы в этом плавучем ресторане, здесь, на Адмиралтейской набережной. Грибы в нем взяли еще осенью, но так и не расплатились, а ближе к зиме закрылись. Теперь вот ожили, возникли вновь.

Сюда Артур шел пешком, от заведения Аркадия Натановича. К счастью – и еще к какому счастью! – тот не обманул, рассчитался. И вчера в его «Гранд Кокете» взяли грибы необыкновенно легко, без обычного ворчания – Натаныч не передумал, что делал часто и с удовольствием.

Высоко в небе был виден рекламный воздушный шар. Сейчас, в сумерках, рисунки и надписи на нем исчезли, остался только серый массивный с виду мешок, почему-то висящий в воздухе. Жутко хотелось котлету по-киевски, горячую, с кипящим маслом.

«И что теперь, в другой ресторан идти, чтобы здесь никого не удивить?» – Вспомнил, что сегодня он ничего не ел, только выпил чаю утром. Голод. Физиологическая паника внутри организма.

Но котлета означала по-ресторанному крупные траты. Хоть деньги сейчас и возникли, но это казалось непереносимым – взять и отдать так много. За эту зиму Артур обмельчал в потребностях.

Он остановился у белеющего в сумерках льва, даже положил ладонь на мускулистый каменный бок.

Он теперь тоже как-то внезапно стал маленьким человеком, вроде Евгения, который сидел на этом льве. Вот бы Пушкину появиться в этом времени – сейчас, когда возникло так много маленьких людей. Самое благоприятный период, чтобы написать какую-нибудь очередную «Шинель» или «Медного всадника». Не хватает всего-навсего Гоголей и Пушкиных.

«Эпоха маленького человека».

Домой, к остаткам своего жилья возвращаться совсем не хотелось. Артур решил идти к Среднему театру, посмотреть место, где он уже завтра станет служить.

Шел, на ходу жадно затягиваясь сигаретой. Дым казался горьким, и кружилась голова. Этой зимой он курить не то, чтобы бросил, просто перестал покупать сигареты из-за тотального безденежья. Теперь, наконец, дорвался, курил и курил, прикуривая одну сигарету от другой.

Невский проспект все больше заполнялся людьми.

«Ну да, воскресенье. Завтра мне на службу, первый день в присутствии».

Свернул на полутемную Оффшорную улицу. Здесь, на разбитой обледенелой мостовой шел с трудом, переступая через самую накатанную наледь, семенил и иногда скользил в своих английских туфлях, будто на коньках. В стороне от центральных улиц сразу стало ясно, что совсем стемнело, уже почти ночь. Только недалеко от нового здания Валютной биржи ярко светили прожекторы вокруг закрытого деревянными лесами памятника. Ходили слухи, что Чубайсу. Там возились рабочие в телогрейках. Доносился шум, стук отбойных молотков и вой компрессора.

Когда-то где-то здесь находилась пирожковая. Кажется, вот она – вон и вывеска возле двери. Вблизи обнаружилось, что теперь это пивная «Пиво будешь?»

Хотя вывеску сменили и назвались так красиво, с пирожкового периода внутри почти ничего не изменилось. Те же высокие и круглые каменные столы советского периода. И народ явно прежний, а может, другой, но того же стародавнего типа.

Замена еде – пиво и здешняя закуска. Ну что ж, пойдет… Посетители здесь оказались еще зимними, молчали. Артур заметил, что русский пьяница отчетливо делится на зимнего и летнего. Летом народ тут бывал более открытый, Артур немало наслушался здесь прошлым летом.