Жестокая охота

Пораженный услышанным, Кудрин едва не застонал от бессильной ярости: значит, Гараня заманил его в ловушку! Этого Иван даже предположить не мог…

— Попили, поели — пора… — Мириков остро взглянул на захмелевшего Гараню. — Останешься здесь. Жди, пока не проснется Фефа. И уходите в лесничество. Лишнего не болтайте. Не то… — он легонько кольнул Гараню охотничьим ножом. — Сам знаешь… Я шутить не люблю…

Гараня вздрогнул, отшатнулся в сторону и жалобно сморщился. В его глазах плескался страх.

— То-то… — довольный Мириков спрятал нож и встал. — Мешок мяса ваш. Остальное спрячьте в бараке. Вернемся — заберем. Петран! Развяжи начальнику ноги.

Коробка, икая, снял с Ивана сеть и распустил тугие узлы.

— Вставай, — он помог Кудрину подняться. — Пошли, — потянул его за собой.

— Куда?

— Узнаешь… — коротко бросил Мириков, закидывая за плечи ружье Ивана.

— Что вам от меня нужно?

— Придем на место — расскажу.

— Какое место?

— Интересное, — дернул черным усом Мириков, криво ухмыляясь. — Поспешим, времени в обрез.

— А если я не пойду?

— Тогда мы тебе в сапоги угольков подсыплем, — непримиримая жестокость засветилась в темно-коричневых глазах Мирикова. — Побежишь, как молодой олень…

Иван смирился: что он мог сделать — безоружный, со связанными руками? Им овладели апатия, безразличие — медленно переставляя ноги, он поплелся вслед за Коробкой, Мириков шел сзади. Проходя мимо костра, Кудрин поднял глаза на съежившегося Гараню.

— Спасибо тебе… За все добро отблагодарил… — хмуро сказал Иван. — Не думал, что ты Иуда…

— Иди, иди! — подтолкнул его в спину Мириков. — Путь не близкий…

Хребет вздыбился над ними выветренными светло-коричневыми глыбами одетого в мхи и лишайники камня. Они забрались на высокий скальный уступ, круто обрывающийся вниз, к речной долине. Под уступом, среди кустов, рассыпались острые каменные обломки. Неширокая площадка, на которой они стояли, поросла жесткой травой и карликовыми деревцами.

— Все. Прибыли… — Мириков закурил.

— Что вы надумали? — спросил Ивап.

— Долг вернуть, — хищно осклабился Мириков. — Надоел ты всем, начальник. По-хорошему с тобой не получается. Поэтому пеняй сам на себя.

— Понятно… — Иван почувствовал, как мертвящий холод вдруг сковал сердце.

— Вот и хорошо, что ты такой понятливый… — снова покривил губы Мириков.

— Думаешь, никто ничего не узнает? Все будет шито-крыто? Ошибаешься.

— В тайге всякое случается… — Мириков докурил папиросу и спрятал окурок в карман. — Вон там, — показал куда-то вверх, — лежит подстреленный нами баран-толсторог. Утром, для тебя старались. Свеженький. Полезешь доставать и… — снова осклабился он. — Несчетный случай. С такой высоты свалиться — костей не собрать, — посмотрел на каменную россыпь у подножия уступа.

“Запугиваешь, гад! — думал Иван, напрягая мышцы рук — пытался незаметно ослабить веревки. — Хочешь, чтобы у ног твоих ползал, пощады просил. Поизгаляться надумал напоследок…”

— Найдут вас, Мириков, найдут… И выйдет тебе “вышка” вместе с Петраном. Наши с тобой отношения известны всем, так что в первую очередь за тобой кинутся. Не отвертишься.

— Глупый ты, оказывается. Как Ельмаков. Тот тоже с дурной головы взлетел высоко. Да приземлился неудачно… И, как ты знаешь, все в ажуре — сам виноват. Не ходи над обрывом… А ведь и его предупреждали — не беги впереди паровоза. Сомнет.

— Значит, вы и Ельмакова… Ублюдки… — ненависть переполняла Кудрина.

— Давай, давай, отведи душу, — Мириков подошел к нему Вплотную. — Ты с кем надумал тягаться? Кто ты есть? Винтик. Против кого пошел? Какие люди из-за тебя едва не пострадали… Большие люди. И ты думал, что обойдется? Что, твоя сверху? На закон надеялся, да? Они сами законы пишут. Сами утверждают. Для нас с тобой. Понял, да? Молчишь? Не хочешь слушать? — разгорячившись, Мириков заговорил с акцентом. — Кончать тебя будем, не плюй против ветра.

Иван изо всей силы пнул его ногой пониже живота. Согнувшись, Мириков отскочил в сторону и застонал. Коробка от неожиданности ойкнул и попытался ударить Кудрина прикладом карабина — видавшего виды, с расколотым цевьем, пролежавшего, наверное, не один год в тайнике.

Но Иван увернулся и стукнул его носком по коленной чашечке. Коробка, хромая, бросился наутек. Кудрин с остервенением дергал руками, пытаясь освободиться от веревок; это ему почти удалось, но тут сбоку с диким гортанным криком налетел Мириков. Иван упал.

— Куда?! — заорал вслед Коробке взбешенный Мириков. — Назад, паскудник! Зарэжу!

Кудрин отбивался, как мог. На него посыпался град тяжелых ударов — подоспел и совсем потерявший голову Коробка.

— Р-размажу по камням! — рычал в исступлении Мириков, целясь своими кулачищами в лицо Ивана; Коробка только сопел и молотил по чему попало.

Неожиданно он дико завопил и рухнул, как подкошенный. Мириков, который успел вытащить нож, в ужасе вытаращил глаза на своего напарника — огромный черный пес, похожий на чудовище из кошмарных снов, оседлал Коробку и молча рвал длинными клыками его шарф, добираясь до шеи.

— Ба-а! Уа-а-а!!! — ревел, как бык на бойне, Коробка.

Изловчившись, Иван попытался выбить ногой нож из рук Мирикова. Но тот оказался проворней — отшатнувшись, он оскалил по-волчьи зубы и ударил Кудрина ножом. Боль затуманила сознание; Иван громко вскрикнул и поник. Остервеневший Мириков замахнулся еще раз, но тут Молчан, оставив распластанного Коробку, черной молнией метнулся к нему и грудью сшиб на камни. Мириков ударил его ножом раз, другой. И захрипел страшно — челюсти пса сомкнулись у него на горле…

Иван застонал, пошевелился и открыл глаза. В левом плече словно торчал раскаленный гвоздь, и боль пульсирующими волнами вливалась в мозг. Скрипнув зубами, Кудрин сел. Неподалеку, всхлипывая и охая, ворочался Коробка. Мириков лежал неподвижно, уставившись стекленеющими глазами в высокое чистое небо. Пес, оставляя на примятой траве кровяную дорожку, пытался подползти к лесничему.

— Молчан… — в горле у Кудрина вдруг запершило, и он едва сдерживал слезы. — Живой… Продержись немного, я сейчас…

Превозмогая боль, он наконец освободился от веревок и, зажимая рану в плече, поспешил к собаке.

— Потерпи… Ты уж потерпи чуток… — Иван достал индпакет, который носил в кармане куртки на всякий случай, и принялся перевязывать Молчана; нес тихо поскуливал и лизал ему руки.

Тем временем Коробка поднялся на ноги и поковылял, все убыстряя шаги и часто оглядываясь, к спуску в долину. В его мутно-голубых глазах застыло выражение тупого недоумения, боли и ужаса. Споткнувшись о камень, он упал и с криком покатился вниз…

Иван завернул Молчана в куртку и привязал к себе ружейными ремнями. Рана в плече, которую он перебинтовал разорванной на полосы майкой, все еще кровоточила, но боль поутихла, только левая рука отяжелела, стала непослушной.

— Ничего, дойдем… Нам обязательно нужно дойти… — Кудрин ласково погладил Молчана и, опираясь на ружье, стал спускаться по порожистому склону в урочище, туда, где серебряной нитью прошил свежую весеннюю зелень быстрый горный ручей.

МИХЛЮШКА

Лето. Полдень. Полное безветрие. Над Колымской автотрассой — скверной грунтовой дорогой в ухабах и рытвинах, на которой местами с трудом могут разминуться два грузовика, — висит густая пыльная пелена. Безоблачное небо над речной долиной, по которой причудливо петляет дорога, блекло-голубого цвета с примесью желтизны. Кажется, что жаркое солнце потускнело, и на нем, как и на чахлых лиственницах по обочинам, осела невесомая въедливая пыль.

Вдоль дороги, в сторону городка, который рассыпал по берегам речной излучины неказистые на вид, большей частью одноэтажные строения, шли двое: толстый небритый забулдыга в кургузом клетчатом пиджаке и скрюченный старик с красными слезящимися глазами. За плечами у толстяка висел латаный-перелатанный мешок, в котором позвякивали пустые бутылки. Старик держал в руках деревянную клюку, которой время от времени раздвигал невысокий кустарник и сухую траву. Его изборожденное морщинами лицо загорело до черноты, над беззубым впалым ртом уныло нависал длинный бесформенный нос, весь в сизых прожилках.