Жестокая охота

Осторожничая, Иван пролежал без движения минут пять, наблюдая за прибрежными зарослями. Что это было — случайный выстрел? Вряд ли, — вспомнил он о капкане. Значит, кому-то стал поперек дороги…

В субботний день Кудрин возвратился домой раньше обычного. На душе было муторно. Поразмыслив, он решил, что и капкан, и выстрел — предупреждение, возможно, первое и последнее. Озеро в том месте суживалось метров до пятидесяти, и хороший стрелок из мелкашки, даже без оптики, мог запросто продырявить ему голову. Мог, но не захотел. Попридержался. Надолго ли?

Лето выдалось знойным, сухим. Кудрин забыл, что такое нормальный сон, похудел, потемнел от копоти пожарищ — не было недели, чтобы на его участке не горела тайга. Жгли ее и любители воскресных пикников, по небрежности, и сенокосчики, заготавливающие сено для нужд животноводческого совхоза; люди в основном случайные, бесшабашные, которые по пьянке устраивали кострища огромных размеров; а ведь достаточно было искры, чтобы валки скошенной травы вспыхнули, как порох.

Издерганный начальник райлесхоза Швырков выглядел не лучше Ивана. Районное начальство настоятельно требовало наказать “нерадивого" лесничего Кудрина — пожароопасная обстановка была почти по всей Колыме, но горела тайга в основном на участке Ивана. Теперь Швырков наезжал в лесничество едва не через день и отводил душу наедине с Кудриным — ругал нехорошими словами вся и всех. “Козла отпущения ищут! — кричал он, грохая кулаком по столу. — Дудки им! Просил, умолял — дайте разрешение на летний период перекрыть сюда дорогу всем праздношатающимся. Выделите усиленные наряды милиции и ГАИ, помогите с техникой для пожаротушения. И что? Даже пальцем никто не пошевелил. Мол, крутись сам, как знаешь. Убеждал — затраты на все эти мероприятия мизерные по сравнению е теми миллионами, которые улетучиваются с дымом. Народное добро гибнет, помогите! А мне в ответ — не паникуй, трудись, и вообще нужно правильно понимать текущий момент; не твоя тайга сейчас главное. Ты бы, говорят, лучше порядок навел в своем хозяйстве с кадрами. И твое имечко склоняют… Эх, Иван, Иван, дернула тебя нелегкая этих паразитов с прокурорским карабином прихватить! Где прокурор? В область перевели, на повышение. Ценный кадр. Выговором отделался. А что такое выговор? Блошиный укус — местное покраснение с легким зудом… А те молодчики штраф заплатили и — гуляй Федя. Вот так-то…"

Запыхавшийся Гараня, оставляя своими “болотками” грязные следы по полу, ввалился на кухню, где Иван затеял стирку.

— Там! — выпалил он. тяжело дыша и вытирая пот с лица рукавом засаленной штормовки.

— Что — там? — спросил Иван, брезгливо отстраняясь — от Гарани несло сивухой. — Опять пожар?

— He-а. Браконьеры. Лосиху забили.

— Где? — Иван стал торопливо надевать рубаху.

— Возле Соленой Дайки…

Кудрин хорошо знал это место. Раньше там был богатый прииск. По запасы истощились, старательская артель перешла на другой участок, и выработки заросли кустарниками. Соленая Дайка находилась в часе быстрой ходьбы от лесничества. Таежное зверье, в особенности лоси и олени, очень часто посещали заброшенные выработки — их влекли туда выходы солонцов, вскрытые во время промывки золотоносных песков. Браконьерам про то известно было не хуже, чем таежной живности. но промышлять на Соленой Дайке редко кто осмеливался: чересчур близко от поселка, и спрягаться в случае чего особо негде — вокруг голые холмы отвалов и лиственничное редколесье, которое просматривалось насквозь.

“Кто бы это мог быть? — недоумевал Иван. — Местные? Вряд ли. А чужие больше вглубь тайги забираются, под перевал…”

Повыше подтянув голенища резиновых “болоток", он едва не бежал по руслу мелководного ручья — решил пройти к Соленой Дайке напрямик, что сокращало путь почти вдвое.

— Не узнал — кто? — на ходу спросил Иван у Гарани, который, пыхтя, шлепал сзади.

— Я близко не подходил… Побоялся… — в голосе Гарани слышались виноватые нотки.

Иван его жалел. Гараня был существом добрым, безотказным, им помыкали все, кто хотел. Недоучившийся студент технического вуза, несостоявшийся актер провинциального театра, он попал на Колыму волей случая — его сманили подвыпившие старатели-отпускники, посулив полный карман денег и вольную жизнь. Первый сезон удача побаловала — Гараня получил при расчете двенадцать тысяч и отбыл в теплые края в радужном настроении и с намерением купить “Жигули”. Но домой он так и не доехал. 8 Москве у него оказалось неожиданно много дружков и приятелей, которых он педели две кормил и поил за свой счет в лучших ресторанах столицы. Однажды, после очередного загула, Гараня проснулся а медвытрезвителе без гроша в кармане. Пропали также аккредитивы и документы.

Пока выясняли его личность, Гараня в течение месяца подметал улицы Москвы. А затем дней двадцать ночевал на вокзалах, дожидаясь денежного перевода на обратную дорогу и на пропитание — выручил председатель старательской артели, которому подобные просьбы его шальной братвы были не в диковинку.

На втором заходе везение оставило Гараню — артель “прогорела”. И денег выдали только на билет в места цивилизованные. С горя Гараня их пропил и остался на Колыме в зиму без крыши над головой и без средств к существованию. Так он и прибился к лесничеству — жить было где, зарплата, пусть небольшая, но регулярно, а работа такая, что не перетрудишься, особенно в зимние месяцы, когда из-за сильных морозов нельзя нос высунуть наружу…

Над заброшенным прииском гулял низовой ветер, закручивая среди серых конусообразных отвалов пыльные столбы.

— Куда дальше? — шепотом спросил Иван.

— Туда… Там они… — показал дрожащей рукой Гараня в сторону зарослей, где виднелся длинный скособочившийся барак без крыши. — За ним…

Его лицо покрылось пятнами лихорадочного румянца, а глаза воровато бегали, избегая смотреть на Кудрина.

За бараком горел небольшой костер. Освежеванная туша уже была разрублена на куски, и стоящий спиной к Ивану человек высокого роста неторопливо складывал мясо в мешки. У костра, свернувшись калачиком, лежал еще один; видимо, он спал. На огне шкворчало мясо, нанизанное на вертел, который был закреплен между рогульками.

Мельком подивившись такой необычной медлительности и беспечности браконьеров, Кудрин, держа ружье наизготовку, быстро перебежал к бараку, прячась за стенками промывочных сооружений, и пошел вдоль бревенчатой стены, намереваясь подобраться незамеченным как можно ближе к костру.

И тут над головой Ивана, на перекрытии барака, что-то затрещало, посыпались прелые опилки, и сверху на него обрушилась тяжеленная масса. Кудрин упал, но тут же рывком перекатился на другой бок, — и снова рухнул на землю, с ног до головы опутанный крепкой рыболовной сетью. Вскоре он был спеленат, как младенец, и лежал, уткнувшись лицом в пыльную траву.

— Привет начальству! — раздался чей-то очень знакомый голос, и сильные руки перевернули Ивана на спину.

Над ним, подбоченясь и зло ухмыляясь, стоял Тенгиз Мириков, а из-за спины у него выглядывало тупое лицо Коробки.

— Ну, что, законник, допрыгался? — продолжал Мириков, — Как мы вас, а? — засмеялся торжествующе. — Я тебя, дорогой, предупреждал, что мы еще встретимся… Молчишь? Не рад… Вижу, вижу… Или шарики заело? У, бл…й сын… — Он сильно пнул Ивана носком сапога. — Ничего, поговорим позже… Мясо готово? — обернулся к Коробке.

— Давно. Пожуем?

— Само собой… Тащи водку. Эй ты, хмыренок, вали сюда! — позвал Мириков кого-то.

К костру, склонив голову и шаркая сапогами, подошел Гараня.

— Молодец, кацо… — похлопал его по плечу Мириков и захлебнулся неожиданным смехом: — Кацо… Ха-ха-ха…

Насмеявшись вдоволь, он сунул в руку Гарани несколько червонцев.

— На. Ты свою задачу выполнил, доставил нам его в лучшем виде. Садись, обмоем это дело.

Безмолвный Гараня покорно уселся и жадно схватил наполненный стакан.

— Э-эй! — затормошил спящего Коробка. — Проснись, кулема!

— Оставь Фефу, — поморщился Мириков. — Он не в курсе дела, пусть отдыхает. Лишний свидетель нам ни к чему…