Страница 8 из 52
С Мамаева кургана веером во все стороны разлетались трассы очередей крупнокалиберного пулемета.
- До нас не достае, дывись, Василь, як у воду хлюпается, - сказал лежавший рядом Охрим Васильченко, комментируя полет пуль. С правой стороны от переправы шла пулеметная перестрелка. В овраге Долгом, между бензобаками, работали автоматчики, отбивали равномерную дробь, а в самом низу оврага, за дорогой, ухали разрывы гранат. Над головой тарахтели моторы ночных бомбардировщиков. Каждый новый разрыв мины или снаряда окатывал горячим воздухом, швырял в сторону. Самое неприятное на войне - лежать без действия под огнем противника.
Охриму не лежалось. Он ворочался с боку на бок и ворчал:
- Ну кажи, чого мы тут ждем? Перемахнуть бы, пока темень, а мы лежим, соньця дожидаемся.
Старший лейтенант Большешапов громко цыкнул на Охрима:
- Еще подходят части. Не ты один, можешь полежать.
И все умолкли, поняли. Только слышен стал тихий разговор на переправе.
Город горел. На фоне зарева были видны тени пробегающих солдат. Наши или немцы? Никто не знал.
К переправе подходил обоз второго батальона. Перегруженные повозки до самых ступиц зарываются в песок. Лошади выбились из сил и не могли сорвать их с мест. Подошла рота автоматчиков, и обоз тронулся к переправе.
Появился катер, к нему была причалена баржа. Ее высокие борта изрядно побиты осколками.
Погрузка прошла быстро, в полной тишине. Изготовили к бою станковые пулеметы. На середине баржи штабелями сложили ящики с боеприпасами. Старшина Бабаев грузил в трюмы, прямо в воду, ящики с американской тушенкой - "второй фронт".
Матросы смеялись вполголоса:
- Старшина, что ты делаешь, захлебнется "второй фронт"!
На носу и корме дырявой баржи стояли насосы. Матросы откачивали воду, просочившуюся через пробоины. Внутри баржи стучали молотки: щели конопатили, а пробоины забивали пробками, замотанными паклей.
Глухо заработала машина. Катер содрогнулся, натянулся буксир, дрогнув, заскрипела баржа и, как усталая кляча, поплелась следом. Маленькая волна набегала на катер, ударяла о железный борт и с шумом рассыпалась где-то в темноте. Густая ночная темь давила на глаза, как повязка, но все напряженно вглядывались в черную кипящую ширь реки, стараясь рассмотреть, что там впереди. Слышно было, как слева и справа тихо плескали веслами плывущие на лодках моряки. За лодками на веревках тащились доски, бревна, за них держались матросы из роты автоматчиков.
Переправа обошлась без потерь. Все, как один, тихоокеанцы перемахнули через Волгу в огнедышащий Сталинград.
Это было в ночь на 22 сентября 1942 года.
4. Первый бой
Катер врезался носом в прибрежный песок. Мотор вздрогнул в последний раз и умолк, лишь вода за кормой продолжала хлюпать. Вот он, долгожданный правый берег!
В небе вспыхнула ракета. Ее яркий свет скользнул по стальным каскам бойцов, все замерли. Ракета погасла, и берег снова ожил.
К пяти часам утра через Волгу переправилась вся наша 284-я стрелковая дивизия. Я до сих пор не могу понять, почему фашистские артиллеристы и минометчики ни одним выстрелом не потревожили нас на открытой глади реки. Может быть, потому, что мы ни одним звуком или движением не выдали себя? А может, гитлеровцы потеряли бдительность, считая, что русская армия под Сталинградом разбита, рассеяна; артиллерия ушла за Волгу, на левый берег; в развалинах города остались лишь отдельные группы "коммунистов-смертников", а переправа новых частей невозможна? Что они думали - неизвестно, но факт, что нашей дивизии удалось переправиться без потерь.
Теперь уже нет никакого сомнения - мы скоро вступим в бой. Первое боевое крещение моряков на суше в горящем городе. Как оно начнется и чем закончится? Лично я - готов ко всему, буду драться, как подсказывает совесть. Какая она у меня - дырявая или чистая - пусть оценят товарищи в ходе боя, но про себя я уже который раз повторяю: не подведу, не отступлю, даже перед самой смертью. Вероятно, так же думают о себе мои друзья-тихоокеанцы. Смотрю на них, а в ушах звучит голос диктора, который передавал очередную сводку Совинформбюро по радио:
- "Наши войска оставили Севастополь..."
Эту тяжелую весть я услышал, находясь во Владивостоке, получая в банке денежное содержание за май 1942 года. И тут же перед кассой за моей спиной, прозвучал для меня не менее суровый приговор, чем сообщение диктора о Севастополе:
- Так вот, я говорю, деньги могет любая грамотная бабенка носить, а вот таких шароваристых парней пора притянуть на войну.
- Правильно, Лука Егорович, - поддержал знакомый мне дед Фадей, слесарь-истопник районной бани. - Я вот, к примеру, работаю на двух ответственных должностях, вся баня лежит на моих плечах, ну, если бы меня попросили, Фадей, сходи в банк, получи наличные для коллектива, што мне тяжело? А таких лоботрясов на бабьей работе не держал бы...
Ох, как тяжело мне стало с той минуты служить в мирном, далеком от фронта городе! Вернулся в часть и готов был разбросать все деньги куда попало, чтоб осудили и послали, как штрафника, на фронт. И наверное, так могло случиться, если бы в этот момент не встретился командир базы, который сказал, что на днях мне придет замена, что командование флота решило удовлетворить просьбу комсомольцев базы - сформировать роту добровольцев для отправки на фронт.
- Спасибо! - вырвалось у меня из груди, иначе я задохнулся бы от радости.
Командир улыбнулся, достал из кармана пачку "Беломора", протянул мне. Прикурили от одной спички, затянулись.
- Откровенно говоря, я завидую тебе и твоим друзьям-комсомольцам, - сказал командир базы. - Мною подано тоже четыре рапорта с просьбой отправить на фронт. На четвертом поставлена такая резолюция, сам своими глазами читал: "Разъяснить товарищу Николаеву, что он должен понимать, где мы находимся (не на даче) и какую задачу выполняем. Не поймет, будем разбирать в партийном порядке, вплоть до исключения".
Командир базы капитан-лейтенант Николаев по своей натуре, по характеру был беспокойный человек. Самые малейшие неполадки, неудачи он принимал близко к сердцу, расстраивался, отчего часто проводил на работе круглые сутки, не смыкая глаз. От переутомления за один год войны у него глубже вырезались на лбу две морщины. Еще сильнее обозначился шрам - след Хасана, что змейкой вился от правой брови к щеке. Умный и заботливый командир, отдавший восемнадцать лет нелегкой службе, на этот раз показался мне родным отцом: он напутствовал меня, как надо действовать в бою: главное - не робеть и быть осмотрительным.