Страница 18 из 29
Поездка на строфе вспоминалась как долгий непреходящий кошмар, причем кошмар зубодробительный, кошмаром же и закончившийся. Вернее, продолжившийся здесь, в ночи: какие-то кусты, какое-то озеро, редкие звезды над головой, песий ветер, пронизывающий насквозь, хлюпанье в сапогах и тягомотная, сосущая ломота в избитом дорогой и падением теле. Выжига до такой степени натерпелся мучений на спине камила, что даже вздрогнул при мысли о том, что путешествие ведь придется продолжить, причем тем же способом... Бодрячка бы сейчас глоточек, да не было у него этого спасительного зелья, не сообразил запастись...
Ладно, не стоит вдобавок к скверному самочувствию еще и голову паршивыми мыслями забивать. Надо просто отдохнуть, набраться сил. Песий хвост, как же все тело ломит — словно Махина переехала пару раз туда и обратно...
Выбрав наугад местечко посуше и помягче, Выжига сел и привалился спиной к кустикам. Затем, стуча зубами от холода, попытался уснуть.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Благуша просыпается и натыкается на бандюков
О человеке можно судить не только по тому, что он делает, но и по тому, чего он не делает.
— Просыпайся, путешественник, — коснулся слуха Благуши ласковый голос.
Благуша приподнялся на лежаке, сел, протер глаза, глянул в окно. За окном стоял ясный день. Поморщился — из соседней каморы под забористые звуки балабойки доносился басовитый голос певуна. Причем песенка была исключительно похабной:
Благуша ожесточенно протер глаза, прогоняя остатки сна, и глянул на сидевшую напротив попутчицу.
— Сколько же я спал, оторви и выбрось? Часа два?
Минута как-то странно улыбнулась, а в красивых зеленых глазищах, в которых можно было утонуть, как в озере, заплясали веселые анчутки.
— Больше. Намного больше. Видимо, здорово устал, а я беспокоить тебя не стала. Ну спит человек и спит...
— Больше? — Благуша на миг прислонил нос к окну, глянув сквозь стекло в небо, — Но, судя по Зерцалу, сейчас все еще день, а не вечер.
— Конечно, день, — легко согласилась Минута. И уточнила, снисходительно пояснив: — Только следующий. Ты проспал почти сутки. Я и не думала, что бывают такие лежебоки! Ежели б я тебе не разбудила, ты бы и дальше смотрел свои сны.
Открыв рот, Благуша ошеломленно смотрел на соседку. Сутки? Не может быть! Снова глянул за окно. Там стоял полдень. Ничего себе... И голод просто зверский. Точно, сутки проспал. Даже шишка на голове, полученная при посадке на грузовоз, уменьшилась и почти не болела, что тоже свидетельствовало в пользу заявления Минуты.
— Это все проклятый сонник, оторви и выбрось! — вырвалось у Благуши. — Хорош подарочек оказался!
— Тс-с-с. — Минута поднесла палец к губам, понизив голос до шепота. — Я вот почему тебя разбудила. Мне твоя помощь понадобится. Слышишь певуна, что на балабойке наяривает? Глянь-ка в коридор, в сторону соседней каморы, что справа, только осторожно.
— А что там? — также шепотом спросил Благуша, проникнувшись моментом.
— Да ты сам посмотри.
Весьма заинтригованный, Благуша привстал и чуть высунулся в коридор.
В соседней каморе он увидел ражего и рыжего детину в сером армяке, с весьма запоминающейся внешностью — нахальный взгляд, насмешливо кривящийся усатый рот, левая щека от виска до подбородка перетянута жутковато белеющим шрамом. Он-то и пел паскудную песенку про Милку под одобрительный смех собравшихся слушателей из седунов, и хотя в дюжих руках детины балабойка казалась просто игрушечной, получалось у него, надо отдать должное, совсем неплохо. Конечно, не про его именно, Благуши, суженую сложена была песня, но все равно мысли возникали весьма неприятные. Подойти да по рогам треснуть, чтоб воздух не засорял... Да народу вокруг певуна собралось изрядно, могут и заступиться, самому по рогам надавать...
Неожиданно в голове Благуши словно что-то щелкнуло, и перед глазами словно наяву всплыли рукописные строки: «Ухмыл — “усы узлом”, коренастый, широкоплечий, на левой щеке шрам от виска до подбородка, прилично играет на балабойке...»
— Да это же... — Благуша отпрянул и плюхнулся обратно на лежак, чуть не задохнувшись от неожиданного открытия. Спохватившись, понизил голос до едва слышного шепота: — Да это же бандюк, оторви и выбрось! Я же его рожу на вантедной доске видал, на Станции. Точно бандюк, ухо на отсечение даю! Среди бела дня уже шастать начали, оторвы этакие...
Минута протянула над столиком руку, и ее изящный указательный пальчик, оказавшись на губах Благуши, заставил его умолкнуть. Честно говоря, от подобного прикосновения ему даже стало приятно.
— Значит, так, — сразу посерьезнев, деловито сказала Минута. — Ты сейчас пройдешь к вагонному смотрителю и сообщишь ему о бандюках, ежели он еще не знает...
Благуша дернулся, пытаясь что-то сказать, но Минута прижала пальчик крепче и укоризненно покачала головой.
— Не перебивай, вчера ты показался мне человеком воспитанным. Слушай внимательно и запоминай. Тут вся ватага Рыжих с той самой вантедной доски, которую ты видел на Станции, влезли на последнем полустанке. До храмовника осталось всего четыре часа, и Махина будет идти без остановок — полное раздолье для грабежа и бесчинства. Должен же смотритель что-нибудь придумать, например сторожей с грузовозов собрать да повязать этих ватажников. Плохо всем придется, ежели их не остановить... Как пойдешь, постарайся не привлекать лишнего внимания, просто иди, как будто за кипятком. Ежели смотрителя не окажется на месте — может, повязали уже, — пройди в следующий вагон... Нет, не то. — Минута досадливо поджала губки, нахмурилась. Затем убрала палец и задумчиво подперла обеими руками подбородок, уставив локти в стол. — Вот что — двигай-ка ты сразу к махинисту, предупреди его и оставайся с ним. А я чуть позже приду к вам, вдвоем идти — слишком заметно. Я постучусь так. — И она пробарабанила своим пальчиком по ладони слава условный стук.