В горах Таврии

Фашисты уехали. Улица заполнялась народом, колхозники шли к Спаи. Он был основателем колхоза, люди всегда прислушивались к его спокойному, сильному голосу, уважали и любили его.

— Давай, председатель, в клуб, собирай народ, — заволновались колхозники.

Через час все — от детей до стариков — собрались в большом колхозном клубе. Спаи, члены правления, как в мирное время, заняли свои обычные места. Молодежь на всякий случай выставила патрулей до самого Керменчика.

— В эту трудную минуту, когда есть угроза для самой жизни нашей, будем такими же дружными, как и были всегда, постоим друг за друга, — обратился Спаи к колхозникам.

Говорил он просто, душевно и умело доносил до народа слово правды, слово колхозного вожака.

— Не бывать нам рабами фашистов. Будем бороться, но нужно действовать разумно, ловко. Я думаю, необходимо немедленно установить связь с партизанами, — закончил Спаи свою краткую речь.

— Правильно, правильно! Связь с партизанами! — кричали из зала.

Колхозники обстоятельно обсудили создавшееся положение.

— Немедленно сжечь деревню и всем — в лес, — предложил кто-то.

— А дети, женщины? Не годится!

— Не предпринимать ничего, ждать, что будет дальше!

— Ну и жди, пока на шее веревку не затянут.

На трибуну сквозь толпу протискивался маленький старик.

— Тихо, тихо, пусть Григорий Александрович скажет!

Бухгалтер снял очки, подышал на них, снова надел и сказал негромко:

— У меня, граждане, есть предложение. Во-первых: этим самым бургомистром надо утвердить своего председателя. Иначе могут прислать какого-нибудь подлеца, будет хуже. Второе — все неспрятанные продукты закопать. Оставить на харчишки, не более. Потом связаться с партизанами, передать им под расписку колхозный скот. И правильно сказал председатель: "Хитрить с немцем". Это поручим ему, он мужик с головой. Так ли я говорю?

Собрание приняло предложение бухгалтера, и только вопрос: "Как связаться с партизанами?" — вызвал много шума.

— А где они? Кто знает?

— Вчера под Бахчисараем кто-то машину подшиб!

— А недавно в Шурах в школе фашистов до чертовой матери побили.

— Это Македонский!

— А где же его искать, Македонского?

Толком никто не знал, где партизаны, где Македонский. Тогда старичок-бухгалтер опять поднялся на трибуну.

— Товарищи, я Македонского лично знаю. Мы с ним по конторской части встречались. Он у меня на бухгалтерских курсах учился.

— Ну и что с того?

— Если вы мне доверите, я поищу его.

— Доверяем, доверяем!

Поздно закончилось собрание. Проходило оно под гул севастопольского боя, в тылу вражеской армии, осадившей город. Девушки до первых петухов сидели в клубе, тихо пели песни и вспоминали своих любимых, ушедших на защиту Севастополя.

Фельдфебель Ферстер вскоре опять посетил деревню. На этот раз с ним было более десяти солдат из полевой жандармерии и несколько полицаев.

Войдя в дом, немец по-хозяйски уселся за стол и указал места своим солдатам.

Подали закуску, вино, холодную баранину. Спаи достал свежие яблоки.

— Гут… молодец, председатель! — потирая руки, смеялся фельдфебель, внимательно следя, однако, за лицом Спаи. Председатель был спокоен и исполнителен.

Долго ели фашисты. Фельдфебель старательно наливал вино в кружку, поднимая, говорил: "За здоровье" — и залпом опрокидывал. Спаи ждал.

— Севастополь капут… Солдат много… кушать много… Немецкий командований частный собственность никс… брать не желает. Колхоз Лаки богатый… миллионер… Много общественный фонд? — спросил, наконец, фельдфебель.

— Было много, но все эвакуировали, часть отдали Советской Армии. Так что, господин офицер, ничего нет.

— Как нет? — фельдфебель изменился в лице. — Нам известно… Шестьсот барашка, сто коров, шнапс, фрукта, дюбек… Есть, да? — уже выкрикнул он.

— Было, больше было… Сейчас нет. Все вывезли, — так же спокойно отвечал Спаи.

Гитлеровец встал, подошел к нему. Они долго смотрели друг другу в глаза. Солдаты перестали жевать.

— Ты — коммунист… партизан… тебя — фьют!

Фельдфебель повернулся к солдатам и сказал что-то по-немецки. Солдаты бросились к оружию, выстроились и торопливо покинули дом. Один с автоматом встал у двери.

Спаи смотрел на фельдфебеля и в душе торжествовал: "Шиш вам, один навоз найдете, ищите!"

За последние дни скот перегнали в лес, картошку спрятали, вино закопали.

Солдаты возвращались попарно и докладывали фельдфебелю одно и то же:

— Никс, никс… пусто.

Фельдфебель ходил из угла в угол, все чаще поглядывая на молчащего председателя.

— Слушай! Партизан!

— Я не партизан. Сам их не люблю, господин фельдфебель от жандармерии. Я мирный человек.

— Не знать!.. Ты есть самый настоящий большевик… комиссар! — сунув кулак в лицо Спаи, гитлеровец разжал два пальца.

— Два суток, два день, два вечер — двадцать пять коров, двести барашка, сто декалитров шнапс приготовить, — а нет! — фельдфебель ловким движением изобразил петлю, указывая вверх.

— Нет у нас ничего, нет!

— Молчать! — фашист ударил Спаи по лицу.

Когда гитлеровцы уехали, Спаи оделся и пошел к домику Григория Александровича: "Может, вернулся старик?"

Старая лесная дорога. По обочинам мелкий кустарник. Оттепель. На желто-буром снегу — ни единого следа. Тихо. Журчит талая вода.

Оглядываясь по сторонам, устало плетется путник. Маленький, сгорбленный, с палочкой в руках, он едва передвигает ноги.

Часовой, притаившись в густых зарослях, внимательно следит за ним, еще не решаясь остановить этого странного, неожиданно появившегося в глухом лесу прохожего.

Дорогу перерезает тропа. Свежие следы. Старик нагнулся, стал присматриваться.

— Стой! Руки вверх! Руки вверх, папаша! — парень в стеганке поднял автомат.

— Убери-ка свою штуку. Скажи лучше, сынок, ты партизан?! — радостно, с надеждой спросил старик и попросил немедленно отвести его к командиру.

В Бахчисарайском отряде слушали сводку Информбюро, когда привели задержанного.

Старик подошел к партизанам, собравшимся у штабной землянки.

— Здравствуйте, товарищи партизаны!

— Здравствуйте, папаша, здравствуйте!

Из землянки вышел Македонский.

— Кто там пришел? Постой, постой… Неужели?! Григорий Александрович! — Македонский бросился к старику. — Вы ли это? Какими судьбами к нам?

— Я, я… Видишь, я, — сквозь слезы проговорил колхозный посланец, обнимая Македонского.

В теплой землянке Македонский принялся угощать ужином своего учителя. Несмотря на голод, старик не ел, любовно глядя на смуглое, дышащее здоровьем лицо командира.

— Ешьте, Григорий Александрович, ешьте! — упрашивал Михаил Андреевич.

— Говорил тебе я, Миша, помнишь, в Бахчисарае, на курсах? Когда же это было? Да в 1928 году: "Не выйдет из тебя настоящего бухгалтера!" Помнишь?

— Ничего. Ведь работал больше десяти лет. Правда, каждый год говорил себе: "Это последний год". Не любил я бумажки, бухгалтерия в печенках сидела, — оправдывался Македонский.

— Работать ты работал, да. Но настоящего порядка в бумагах не было. Помнишь, в 1939 году я от района проверку тебе делал? Здорово я ругал тогда, скажи, не обижаешься?

— Ругали правильно, за что же обижаться. Но это дело прошлое. А вот неожиданность — встретить вас здесь, в лесу. Вы же, помню, боялись даже по Бахчисараю вечером ходить, все просили: «Проводите».

— Да, Мишенька, боялся. Да и сейчас боюсь. А за эти пять дней такого труса дал, что под конец перестал понимать, где страх, а где нет. Следов ваших не найдешь, спросить не у кого.

— А как же нашли?

— Я много думал, думал и Спаи. Знали только, что в Шурах ты действовал. Состряпали мы с председателем пропуск, и я — туда. Там родственница проживает, учительница. Она долго отпиралась, прощупывала меня: "Зачем мне партизаны?" Потом все-таки сказала: "Говорят, за Коушем партизаны, у Камышлов".

— Правильно сказала. Стояли мы у лесничества Камышлы, потом каратели на нас напали, вот и перебрались сюда.