Страница 14 из 50
— Кого?
— Ивана Царевича.
— Кого–о?
— Ивана Царевича; вас, вас!» [158].
Вообще, все «бесы», неутомимые идеологи и реализаторы идеи человеко–бога, неустанно пытаются на этой планете осуществить такой план. Им все позволено. Они, как боги, безбоязненно переходят все границы и преодолевают все преграды, используют все средства, не спрашивая ничьей санкции, ничьего разрешения. Само злодеяние, само преступление для них — «здравый‑то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест» [159]. В осуществлении своего плана по переустройству мира они идут от беспредельной свободы, а заканчивают беспредельным деспотизмом.
Они делят человечество на две неравные части. Десятая часть получает свободу личности и безграничное право преимущества над остальными девятью десятыми. Последние должны утратить личность и превратиться в стадо, которое вынуждено жить в вечном подчинении [160].
Все создатели человеко–бога опьянены своеволием как единственной творческой и всемогущей силой. Они кружат около нее, пока она их не очарует, а затем, как идолопоклонники, пред ней бьют поклоны и себя приносят в жертву всесожжения. Через своеволие они тщатся достичь наивысшей свободы личности, чтобы освободиться от всех оков нравственно–социальных традиций. Они верны своему подпольному прародителю–антигерою — возводят себя на своеволии как на фундаменте. Проявить абсолютное своеволие для них — значит проявить себя, последнюю сущность своей личности. Поэтому каждый из них — «человек как воля», не «мир как воля», ибо это последнее означало бы абсолютное отрицание человека.
Раскольников — «человек как воля». Он являет собою ответ, первый ответ на вопрос антигероя: «Что есть воля? От чего она зависит?» Он первый пробовал лично, экспериментально, решить поставленную проблему. Воля, своеволие — гончар той глины, которая миром зовется. Она — критерий, определитель ценности. Каждое существо и каждая тварь должны рассматриваться sub specie voluntatis.
«Всё в руках человека» — это аксиома Раскольникова [161]. Человек же ни в чьих руках. Он сам себя окружил призраками и сказками, законами и обязанностями. Он боится каждого нового шага, нового слова, нового дела. Таков обыкновенный человек; таковы обыкновенные люди. Однако наряду с ними есть люди необыкновенные, люди новые. Раскольников всех людей делит на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные люди должны жить в послушании и не имеют права переступать закон, потому что они обыкновенные. А необыкновенные люди имеют право совершать всякие преступления и всегда переступают закон просто потому, что они необыкновенные [162]. Законодатели и установители человечества — такие, как Ликург, Солон, Магомет, Наполеон, — все до одного были преступниками уже только потому, что, давая новый закон, тем самым нарушали старый, унаследованный от предков, и не останавливались даже перед кровопролитиями, если это могло им помочь [163]. «Одним словом, я вывожу, — говорит Раскольников, — что и все, не то что великие, но и чуть–чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть–чуть даже способные сказать что‑нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками» [164]. «Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще [165] на два разряда: на низших (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово* [166]. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По–моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по–моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь…» [167]. Огромная масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы через какое‑то усилие, каким‑то таинственным процессом, посредством перекрещивания родов и пород произвести на свет хотя сколько‑нибудь самостоятельного человека. С несколько большей самостоятельностью рождается, может быть, один из десяти тысяч обыкновенных людей; с еще большей — из ста тысяч. Один гениальный человек рождается из миллионов обыкновенных людей; а великие гении, завершители человечества, являются по истечении многих миллиардов людей на земле [168]. Необыкновенные люди своевольны; для них нет преград, им «все разрешается» [169], как утверждает Раскольников. Гениальный преемник Раскольникова, Иван Карамазов, апологетически разрабатывает раскольниковскую этику и суммирует ее в своем категорическом императиве: «все позволено». Ужасная оригинальность Раскольникова — в том, что он по совести [170] разрешает проливать кровь [171]. К такой теории, к такому принципу он приходит путем разнообразных логических комбинаций. Как паук, он забирается в угол и сплетает свою философию и этику. Он детально анализирует себя, желая узнать, вошь ли он, как остальные обыкновенные люди, или же человек, может ли переступить законы, преодолеть нравственные преграды или не может, тварь ли он дрожащая или право имеет власть иметь [172]. Ему хочется стать необыкновенным человеком, сделаться Наполеоном [173], а для этого «сила, сила нужна: без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же» [174]. «Царство рассудка и света теперь и… воли, и силы… и посмотрим теперь!» [175] — восклицает Раскольников. Кто крепок, силен умом и духом, тот и властелин. Кто много посмеет, тот и прав. Кто на большее может плюнуть, тот и законодатель; а кто больше всех может посметь, тот и более всех прав имеет. Власть и сила даются только тем, кто посмеет наклониться и взять их. Тут одно только, одно: стоит только посметь! [176] «Свободу и власть, а главное власть! — восклицает Раскольников. — Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» [177].
Чтобы достичь этой цели, Раскольников мобилизует все свои силы; он всё ставит в прямую зависимость от своей аксиомы: «всё в руках человека». Опиумом этой аксиомы он напаивает все свои психофизические способности, и они решительно отрицают всякую абсолютную ценность: «все относительно» [178] для необыкновенного человека. Из своего категорического императива «всё в руках человека» Раскольников делает неизбежное логическое заключение, что убить одну старуху — «не преступление» [179], если кто‑то с помощью этого станет необыкновенным человеком. Умом своим он внимательно анализирует этот свой вывод; в нравственном смысле проблема решена: казуистика его отточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил ни сознательных возражений, ни протеста [180].
158
Там же. С. 405, 407, 408. Ср.: С. 644.
159
Там же. С. 407.
160
Там же. С. 390 — 391.
161
Преступление и наказание. С. 4.
162
Там же. С. 255.
163
Там же. С. 256.
164
Там же.
165
Курсив Достоевского.
166
Курсив Достоевского.
167
Там же. С. 257.
168
Там же. С. 259.
169
Там же. С. 271.
170
Курсив Достоевского.
171
Там же. С. 260.
172
Там же. С. 417.
173
30 Там же. С. 413.
174
Там же. С. 188.
175
Там же. С. 187.
176
Там же. С. 416,
177
Там же. С. 327.
178
Там же. С. 93.
179
Там же. С. 73.
180
Там же. С. 72.