Страница 74 из 77
Напротив Деревянска пароход длинно прогудел, предупреждая: здесь он хочет остановиться. «Вот, спасибо тебе, пароходище, привез-таки меня к детям. Тут они, тут, доехал я…»
Федор с палубы смотрел на цепочку домов около белой церкви. Места эти были ему знакомы - здесь проходил большак по берегу, там же, на горе, раньше стояли дома земства и почты. Дома, может, и сохранились, каменные они были, а вот чего теперь в тех домах? Но это все были мысли необязательные. Глаза Федора сами устремлялись к детям на берегу. Скорей всего, эти ребятишки и есть - детдомовские. Тянутся они к людям, встречают пароходы - другого такого зрелища в Деревянске отродясь не бывало. «Где-то среди них и мои»,- подумал Федор, пытаясь разглядеть детские лица, но расстояние до берега было еще порядочное, всмотреться толком не удавалось.
- Где ж тут детской-то дом?- спросил Федор у какой-то женщины, ожидавшей у борта парохода, пока подадут сходню.
- А вона, у реки, внизу. В двухэтажном-то мальчишки живут, за ним домик директора, потом дом для девочек. А вон тот, совсем у воды,- то конюшня. А вон, вишь, поленницы длинные - тоже добро ихнее. Ты к кому правишься?
- Дети тут у меня. Трое,- сказал Федор.
- Но-о, батюшка… как же этак…- протянула женщина, явно жалеючи Федора.- А мать-то где?
- Померла мать, преставилась,- Федор перекрестился.
- Вона как… царство ей небесное,- перекрестилась и женщина.- Вот туда и иди, батюшко, там твои касатики, непременно там.
- Спасибо,- сказал Федор.
И уже на берегу пристально вгляделся в детские лица, забыв поначалу, что его самого, в густой бороде и усах, вряд ли признает даже старший, Гришутка. Да и он сам, к стыду своему, слабо помнил лица детей. Пять с лишним лет минуло, шутка ли сказать… Грише тогда еще и десяти не было, а теперь полных пятнадцать, совсем мужик. Нет, ни разу ни глаза не споткнулись, ни сердце не вздрогнуло. Ну ладно, потерпим. Федор подошел к дому директора, когда баба в калошах на босу ногу заканчивала тереть тряпкой ступеньки крыльца. Спросила, не очень-то выбирая слова:
- Ты к кому, такой бородатой?
- Директора бы мне.
- Никого и нету сейчас, все к пароходу побегли,- сказала баба, осушая последнюю ступеньку.- Это у нас теперь заместо ярманки - пароход-то…
- Я подожду тогда.
- А и подожди, коль нужда есть,- легко согласилась баба, прополоскала тряпку, отжала и расстелила перед крыльцом. Воду из ведра веером выбросила на траву, вытерла галоши о тряпку и, не глядя на Федора, зашла в дом. Федор остановил ее вопросом:
- Слышь, служивая, а директору фамилия как будет? Не Потолицына?
- Она самая,- бросила баба через плечо, не останавливаясь.
Значит, она, которая письмо ему написала. Директрису Федор узнал издали, по одеже да и по походке: деревенские так не ходят. Одета она была: темно-синяя юбка, воротник голубой кофточки отложен поверх черного жакета, и берет на голове, темно-синий, под цвет юбки. Строгая. А походка… как у кавалериста.
Только шашки на боку нету. Ну, эта и без шашки кому хошь башку срежет… Сразу видать.
- Кого ждете?- спросила директорша.
Федор смотрел на нее твердо и прямо, не опуская глаз:
- Здешнего директора ожидаю.
- Я буду директор. В чем вопрос?
- Здесь дети мои. Трое. Тулановы. К ним я и приехал.
- Ту-улановы-ы…- протянула директриса изменившимся голосом. И внимательно осмотрела Федора.- А ну, заходите в дом, там поговорим.
Она энергично поднялась на крыльцо. Туланов пошел следом, решая про себя быть твердым в своих просьбах. Директриса уже сидела за столом, лицом к посетителю. Очень официальная. На столе были бумаги, чернильница, полный стакан ручек и карандашей. А также керосиновая лампа и пресс-папье. Стулья вдоль стен, от стола далеко. Тут, видимо, полагалось стоять перед директрисой навытяжку. Федору это не подходило.
- Есть какие-нибудь документы, что ты - Туланов?- строго спросила хозяйка кабинета. Сесть не предлагала.
- Есть, конечно, как не быть,- спокойно сказал Федор, взял стул у стены, поставил перед столом. И сел. А уж потом начал доставать бумаги. Новенький свой паспорт он положил на стол перед директоршей и стал смотреть, как она листает упругие странички. Чего-то ищет.
- Это что же, паспорт тебе вчера только дали?
- Вчера.
- Гражданин Туланов,- помолчав, снова заговорила она, возвращая Федору паспорт.- Повидаться с детьми я вам, конечно, позволю. Но как директор сразу вас предупреждаю: чтоб никаких разговоров против Советской власти и большевистской партии! Никаких! Чтоб…
«Значит, ее письмо и приходило в Чимъель. И в самом деле женщина без души и сердца». С самого начала Федору не понравились ее косые взгляды и неприветливый тон разговора, да он стерпел. Ради детей стерпел. Но теперь, услыхав последние ее слова, не выдержал:
- А у тебя, голубушка, свои дети есть?
- Есть или нет - это тебя не касается, во всяком случае я их на государство не навешиваю: кормить, да поить, да воспитывать…- зло отрезала директорша.
- Я тоже не хотел, но меня никто не спрашивал… Я к тому говорю, что ежели ты сама мать, то должна же
- Я тоже не хотел, но меня никто не спрашивал… Я к тому говорю, что ежели ты сама мать, то должна же понять: зачем я своих детей плохому учить стану?.. Я ведь за Советскую власть кровь проливал, Зимний в Питере брал…
- Не знаю, что ты там брал,- перебила директриса,- а что сейчас ты из лагеря, куда тебя засадили как кулака, это точно известно. Ты слушай и молчи,- пресекла она Федора.- Ты сидел долго и не все знаешь. Наши дети за поступки своих отцов не отвечают. Это Сталин сказал. И это - великодушно. Еще слушай! Туланов Григорий у нас был отличником. Мы его в пионеры приняли. А когда он отказался, письменно, от отца-кулака, то и комсомольцем стал. Мы его направили учиться дальше - в техникум. Он и там отличник. И мы им гордимся: он наш воспитанник. Туланова Октябрина у нас учится тоже хорошо. Активная. Мы стараемся, чтобы дети росли счастливыми людьми, преданными делу партии. И ты, Туланов, своим приездом не пытайся поколебать их веру. Не сбивай с правильного пути. Как директор, я обязана предупредить тебя об этом…
Федору словно деревянный кол вбивали в голову. Он сидел, съежившись, уронив голову на грудь. Пропала всякая охота говорить и спорить с этой чванливой, злой женщиной. Еще до этой встречи, по письму, имя «Потолицына Е. А.» вызывало обиду и злость. А теперь он чувствовал, что начал ее ненавидеть. Надо бы, по-хорошему если, благодарить ее: одевает-обувает, поит-кормит, заботится и учит его детишек… А у него язык не поворачивается - благодарить. За то, что за человека его не принимает… О, боже, боже!.. Родной сын, Гриша отказался… от отца!.. От меня, значит… Госпо-оди-ии!.. Образумь несмышленого… Сынок, дорогой мой, да как же можно от родного отца-матери отрекаться?!
- А Георгий?- спросил Федор, не уловив в словах директорши третьего имени.
- Туланов Георгий в прошлом году сбежал от нас. Поймали его в городе. И там отдали в детдом, городской. У нас теперь только Туланова Октябрина,- жестко ответила директриса.
Как бы трудно ни приходилось Федору в жизни, он всегда боялся предстать перед людьми в минуту растерянности. Боялся показаться жалким, прибитым. Он собирал последние силы и держался достойно. Даже если не сразу все понимал. Из этой новой жизни, в которой дети отчего-то должны жить без отца-матери… Но на этот раз он потерял контроль над собой. Он не знал, как в ту минуту выглядел со стороны, но
Как бы трудно ни приходилось Федору в жизни, он всегда боялся предстать перед людьми в минуту растерянности. Боялся показаться жалким, прибитым. Он собирал последние силы и держался достойно. Даже если не сразу все понимал. Из этой новой жизни, в которой дети отчего-то должны жить без отца-матери… Но на этот раз он потерял контроль над собой. Он не знал, как в ту минуту выглядел со стороны, но директриса вдруг сказала голосом куда более мягким, чем прежде: