Страница 37 из 77
Кольями закрепил друг на дружке приготовленные для костра деревья. Лапник на очищенную от снега землю настелил в три слоя, а сверху уложил свои широкие охотничьи лыжи камысом вверх. Отменный получился диван! Пока не снял лузан, Федор еще раз пошарил в переднем кармане. Ничего не нашел. Откуда и найдешь, если сам не положил! Вышел-то он от одной избушки к другой, потому и сглупил, даже сухарика в карман не сунул. Тьфу ты, господи прости! Словно несмышленыш какой, а не взрослый мужик, ругал себя Федор. Сказано же из веку: идешь на день, бери хлеба на неделю… А тут и малого сухаря не оказалось с собой.
Но ничего, за-ради такой удачи… можно и потерпеть. Сутки потерпишь, полтора… второй раз без сухарика с места не тронешься… Так костил себя Федор, на чем свет стоит ругал, голодный донельзя и донельзя довольный неожиданным фартом, свалившимся на его голову. Хотя, конечно, неожиданным этот фарт был там, утром, когда он увидел рысью яму на своей лыжне. А потом - долгие часы гонки за зверем… это уже слепой удачей не назовешь. Нет, не назовешь. Это уже погоня до седьмого пота. Это уже работа. Вот если бы он каким-то манером подстрелил ее там, на лыжне, не гонясь до темноты… Но таких удач, почитай, не бывает. Над головой в небе свободного, без звезд, места не было, прямо друг на дружке горели, и все небо горело белым огнем. Федор поискал Полярную звезду. И определил себе на завтра, в каком направлении двинуться. Придется ведь новую лыжню торить, старая не годится. Слишком извилиста выйдет, длинна. Костер славно грел Федору спину. А спереди ласково гладило теплом лицо и грудь слегка шипящее газовое пламя. В лесу начал потрескивать морозец, он крутился где-то рядом, за костром рукодельным и за этим подземным сказочным пламенем. Костер, конечно, к полуночи придется поправить. А этот газовый, интересно, сколько будет гореть? Этот же не поправишь. И горит ведь без дров, безо всего… Давненько они с отцом здесь были, ой давно. Тоже - грелись. А потом еле потушили. Мокрым мхом пришлось гасить, из болота нарочно вынимали пучками. В четыре руки хлопали мох прямо на огонь, а он как бес лукавый - хоп! и сбоку вылазит. Ну, сейчас вокруг снегу полно, потушит Федор подземный огонь. Откуда ж ты такою силою прешь? Неужто газ болотный со дна болотного собирается?
Или, может, из дальних глубин земных? Скажем, по трещинам. Как керосин по фитилю. На Ухте, когда Федор в молодости ездил смотреть, нефть искали глубоко, дырки в земле крутили. А ведь и здесь что-то вроде черного дегтя выдавливает земля вместе с горючим газом. Может, и это - нефть? Рубашка на спине подсыхала, хорошо стало спине, горячо. Федор прилег на лузан, вытянул замлевшие ноги. Задремал промеж двух огней, в надежном тепле… Утром он не стал ждать появления синевы на небе. Направление он знал, пора было идти. Дорога предстояла нешуточная… На свою постель из лапника он сначала набросал снега, много снега. Плотно его утоптал, чтобы не рассыпался. Затем конец подстилки подтянул ближе к пламени. Зашел с другой стороны, подсунул руки под лапник, поднял всю постель и опрокинул ее вместе с утрамбованным снегом. Сам встал сверху и потоптался - для верности. Пламя, слышно, зашипело под лапником. Федор подождал еще, не выглянет ли откуда огонь. Нет, сразу сдался. Затих. Спасибо тебе, подземный огонь, всю-то ночь защищал от мороза. Спасибо тебе. Федор надел лузан, подошел к своему костерку, протянул ладони, погрел руки. И тебе спасибо, друг старый. Живи-гори до конца, не стану и тушить тебя. Снега вокруг, снега - беды не наделаешь. Надел лыжи, закинул ружье за спину и стал лицом к верхней избушке. Сегодня уже не надо никого догонять. Сегодня можно потягаться только с самим собою. Пусть свободно, без лишнего напряга, но идти придется довольно споро, с развальцем-то не получится. До темноты надо бы на свою охотничью лыжню выйти. Такая задача. С первого шага Федор взял нужный темп, вот такую именно скорость, не больше и не меньше. И затем уже целый день не сбавлял и не прибавлял. Шел и шел. Сегодня не соблазняли его никакие следы зверей: нету времени, и сил нету. Только в памяти оставлял: где что видел. А вот когда встретились следы куницы,- одной, второй да и третьей!- он чуток призадержался и сделал несколько зарубок, в одну - крестом - закрепил щепку: сюда надо прийти с ночевкой поохотиться. Может, и шалашик соорудить. Куницы того стоят.
На свою постоянную лыжню Федор вышел засветло, но пока добирался до избушки, небо снова усыпали звезды. Докатил на лыжах до самой двери.
- Пришли-приехали,- с глубоким вздохом объявил себе Федор, снял лыжи и приставил к стене.
Рядом на деревянный колышек повесил ружье. Вытащил из-за спины топор, воткнул в нижнее бревно. Все как всегда. Снял лузан и, с трудом нагнувшись, вошел в темноту избушки. Тяжело опустился на скамейку у входа. Ощупью нашарил спички. Уже после того как зажег лучину, долго сидел без движения, низко опустив плечи. Очистил усы, брови от сосулек. В избушке, не топленной уже трое суток, после леса казалось тепло.
Федор снял с крюка котелок с супом из зайчатины, заглянул в него при свете лучины. Вот славно, не промерз. Дотянулся до переднего угла, взял со стола ложку. Поставил котелок на колени и начал хлебать острохолодный суп. Не было сил разводить огонь в очаге и ждать, пока согреется. Ну, что человеку еще надо, коли есть у него в котелке такая вкусная похлебка из зайчатины! Вытащил заячью ногу и обглодал. Нет, не наелся, далеко еще было до настоящей сытости, но хватит, хватит пока. Какое-то топливо в себя он загрузил. Теперь надо открыть дымоволок и разжечь каменку. Открыл. Разжег. Дым колыхался под потолком, а Федор снова присел на скамейку. Бывает же такая усталость - как тиски. Дрова разгорелись. Федор повесил над каменкой котелок с остатками супа и котелок для чая. Прежде чем снова сесть за еду, достал рысью шкуру, осторожно расправил, растянул в дальнем от печки углу. Теперь он не жадничал, ел не спеша, согревая нутро, ел с сухарями, потом с куском сахару выпил чаю. Все, слава богу, хорошо обошлось. Федор вздохнул и перекрестился. Пусть бы и дальше так. Дай нам бог…
В избушке стало тепло. Федор разделся, потушил лучину, вытянулся на мягкой, теплой лосиной шкуре и уснул, как только голова коснулась подушки.
Родная парма-тайга тоже, видно, соскучала по Федору. Ему вот как нужна удача - и тайга давала ему охотничье счастье. Не жадничала. Словно слышала родная парма сердечную боль и тоску по Ульяне и помогала ему, помогала, выводила на его охотничью тропу свои богатства. Как иначе, без помощи пармы-тайги, усмирить будущих тестя и тещу?.. И Федор не жалел сил. Четыре месяца он то утопал по колена в снегу, то легко скользил по насту - и выслеживал, и догонял, и радовался.
Сколько же сотен верст лесных прошел он в ту зиму, выслеживая зверя, проверяя капканы и петли? Если бы вытянуть его лыжню в линию, ой, хватило бы до Кронштадта, не меньше того.
На масленицу пали сильные оттепели. Один день был такой - и небо и воздух клубились водяной пылью, но следом снова похолодало и установился крепкий-крепкий наст. Как только повеяло оттепелью, Федор вышел из лесу домой. Но похолодание не заставило себя ждать, приморозило, и на второй же день он снова ушел в лес. И обеих собак взял с собой. Неделя выдалась удачной, добыл он за это время двух лосей и одного оленя. Собаки по насту легко гнали зверя, а Федор, выждав, уже шел на их голос. Вскоре снова выпал мягкий снег, прикрыл собою наст, и снова пришлось отправить собак домой.
Как-то мать не выдержала, принесла ему в охотничью избушку домашней еды. Сидела за столом, с любовью и жалостью смотрела, как ест сын, как обтянулось его лицо сухой воспаленной кожей, какая глубокая усталая тень пролегла под глазами.
- Сам-то, сынок, когда хочешь из лесу выйти?- спросила мать.- Пора ведь. Если не раздумал на Ульяне жениться - надо и собираться. Убиваешься за-ради подарка, эвон, лица на тебе нету, и так ведь не с пустыми руками придешь…
- Не, мама, не раздумал. Как это можно раздумать на Ульяне жениться? Что ты!