Страница 38 из 77
- Вот и отдохни перед тем, как в Кыръядин ехать. Одни кости да кожа остались, приедешь, Ульяна тебя и не признает…
Федор улыбнулся, подошел к зеркалу на стене, провел по щекам, подбородку ладонью - н-да, глаза куда-то внутрь провалились… Вроде и постарел даже. И правда, заявишься этаким лесовиком к Ульяне - или не признает, или напугается. Да и родители, помнится, корили его, мол, гораздо он старше их дочери…
- Ладно, мама, уговорила. Вынесу лося и приду.
Вернувшись из леса, Федор отдыхал дома целую неделю. В баню ходил через день, брился, отъедался. Вспоминал, как гнался за рысью. Мать старалась кормить его повкуснее. И стал он заметно глаже, ничего, снова вошел в тело. Не столь уже выпирали кости.
В Кыръядин поехали на двух лошадях. Вторые санки взяли у соседа. Перед отъездом собрались на семейный совет и все вместе определили подарок.
Федор первой положил шкуру рыси, уже выделанную,- загляденье. Отец поболтал перед собою двумя шкурками лисицы - и положил свой вклад. Мать тоже слово сказала:
- Куницу добавьте, мужики. Хотя бы парочку. Если упираются родители… так ведь хорошая девушка во сто крат дороже любых шкурок. И Ульяне еще самой останется… вона сколько, слава богу, добыли, давно столько не было.
Все сложили и завернули в большой красивый платок. Решили взять с собой оленью тушу и задок лося. На свадьбу. Если сладится. Поехали. В Кыръядин прибыли уже после полуночи. Всех, конечно, всполошили. Затем до рассвета проговорили. Обо всем на свете - соскучились родные, давно не виделись. За разговором выяснилось и главное, Анна доложила: у Ивана Васильевича теперь все дома, а Ульяна сильно горюет и ждет Федора. Даже похудела. Мать все ругает её, и брат Пантелеймон злится. А отец вроде бы начинает Ульяну жалеть, потому - видит: не каприз у нее, а чувство.
Договорились, что завтра в обед и пойдут свататься. Втроем пойдут: мать, отец и сам Федор. Только после этого улеглись.
На следующий день запрягли одну из лошадей, в сани положили оленью тушу, прикрыли сеном. Анна, конечно, успела сбегать к подруге и шепнуть о приезде Федора с отцом и матерью. Ульяна от радости даже заплакала. Принарядились, как на большой праздник; если пригласят раздеться, чтоб не стыдно было. Федор вообще-то на службе подраздался в плечах, но после долгой беготни по лесу все же сильно похудел и выходная одежда молодости пришлась ему как раз впору: кумачовая рубаха, брюки и пиджак тонкого серого сукна. Из-под пиджака слегка высовывался вышитый подол рубахи и красивые, переливчатые кисти пояска. Был он в пимах с длинными голенищами и в шапке оленьего меха с длинными же ушами. Только сверху надел свой черный матросский бушлат. Чтобы кое-кто не забывал, что в недалеком прошлом он был матросом. Федор привязал лошадь к крыльцу. Вместе с отцом занесли они оленью тушу в сени, за ними степенно шла мать со свертком подарков.
Иван Васильевич с сыном Пантелеймоном сидели под полатями на табуретках и с двух концов шустро вязали сеть. Неподалеку устроилась Ульяна с прялкой.
Но когда вошли гости, она растерялась, унесла прялку, а сама юркнула к матери, которая, как обычно, возилась у печи. Федор заметил, как Ульяна, прижав обе руки к груди, умоляюще смотрела на мать. Потом, пока гости крестились, выбежала из избы.
- Доброго счастья, долгой хорошей жизни вам, живущим в этом теплом дому. Доброго вам всем здоровья,- поздоровался отец.
Он поклонился мужикам, плетущим сеть, затем повернулся и медленно поклонился хозяйке. Федор и мать поворачивались вслед за ним и кланялись своим чередом.
- Отдохните, погрейтесь.- Иван Васильевич поднялся с табурета и отложил работу.- Гости к нам пожаловали издалека…
Хозяин за руку поздоровался со всеми тремя и сел на лавку, поближе к столу.
- Садитесь, гости дорогие, отдохните…- отозвалась и Дарья от печки, но к гостям не подошла, а с пустым ведром вышла из избы. Пантелеймон тоже поднял голову, осмотрел вошедших, даже и головой кивнул, но продолжал ловко вязать свой конец сети.
- Да вроде и не замерзли сегодня, и ноги наши не перетрудились… Но присесть придется,- неулыбчиво и с достоинством произнес отец и первый сел на лавку у порога, с другого конца стола. Федор с матерью устроились рядом.
- Мы к вам, Иван Васильевич, по большому делу пришли,- взяла мать нить разговора в свои руки.- По большому, по серьезному делу. И как же это, Иван Васильевич? И дочь твоя, красивая да милая, и Дарья… Нас, что ли, испугались да сбежали? Без них ведь наш разговор - не разговор.
- А ну-ка, Панте, сходи. Куда их вдруг… бес потянул,- сердито повелел сыну Иван Васильевич.
- Сами придут. Не навек вышли,- не оторвался от работы Пантелеймон, и по голосу его можно было понять: злится.
- Сходи,- веско повторил Иван Васильевич. Пантелеймон тут же бросил вязание и заспешил к двери. Но навстречу ему уже шла Ульяна. Федор с радостью увидел на ее плечах черную шаль в пышных красных цветах, его подарок.
- Вот они сами,- буркнул Панте, снова садясь за работу.
За Ульяной вошла и мать, недобрыми глазами смерила дочь, незваных гостей.
- Там у нас в сенях… оленья туша… Ваша, что ли?- спросила Дарья.
- Мы принесли,- поднялся Федор,- вам, Дарья Трофимовна.
Затем взял у матери сверток с подарками и положил на стол.
- Вот, Дарья Трофимовна, я же говорил… что приеду свататься еще до Великого поста. Вот и приехали. И батя, и матушка - как и обещал. Снова бью вам челом и прошу выдать за меня Ульяну. А тот олень и эти вот шкурки - вам в подарок. От всего сердца. Не обессудьте, не откажите принять.
Федор развернул сверток. Он брал каждую шкурку, встряхивал ее на свету, на вытянутых руках и бережно укладывал прямо на стол.
- Сам для вас старался…
Дарья подарки даже взглядом не удостоила.
- Я же сказала тебе, Федор: если по такому делу - не ходи к нам, ни к чему это. Наша Ульяна…
Но Дарью резко перебил Иван Васильевич: - Стой, Дарья! Хватит. Нечего перед хорошими людьми выставляться. Не все же от нас, стариков, зависит. Пора и молодых спросить.- Он повернулся к Ульяне.- Что сама-то скажешь, дочка?
Ульяна сидела чуть живая. Вот она вздрогнула, вспыхнула кумачом, потом уткнулась в плечо отцу:
- Согласная я, батя, согласная.
- Ну вот, Дарья. Слышишь, что дочь говорит?- строго и печально обратился Иван Васильевич к жене.
Ульяна птицей вспорхнула от отца к матери, обняла ее, прижалась к материнской щеке:
- Маменька, родненькая… не серчай, маменька, отпусти меня. Я давно Федю люблю, давно, не могу без него, засохну…
Дарья захлюпала носом, сама обняла Ульяну:
- Ах ты, сердечушко мое ненаглядное… Этак далеко хочешь уехать да отца с матерью оставить,- запричитала она.
- Маменька, да не в Питер же… Изъядор - свой край, не дальний свет…- Ульяна объясняла матери, плакала и смеялась одновременно, понимая, что та уже сдалась.
Дарья перестала плакать, вновь посуровела лицом. Передником вытерла глаза Ульяны, затем осушила свои слезы. И - широко перекрестилась:
- Тогда… Благослови Христос.
Затем, держа дочь за руку, вывела ее от печки, поставила перед отцом. Иван Васильевич встал:
- Жалко дочку, гости дорогие, ой как жалко отрывать от себя. Сами видите, какую красавицу вырастили… Но не худые люди и сватают. За хорошего человека почему не отдать? Не на каторгу ведь… Коли любят друг дружку, пускай радуются, да счастья вам, дети, на всю жизнь…
Отец перекрестил Ульяну, стоявшую с опущенной головой. Затем взял ее за левую руку и вывел на середину избы:
- Ну-ка, Михалыч, подойди поближе…
Федор встал и подошел к ним. Протянул свою правую руку Ивану Васильевичу. И тот соединил ее с рукой Ульяны.
- Возьми, Федор. Отдаем тебе дорогую и любимую дочь. Жалей и береги. Как мы сами ростили… жалеючи…
Иван Васильевич перекрестил обоих и вдруг отвернулся к окну, почти прижался лицом к стеклу. Федор держал горячую руку Ульяны и чувствовал, как дрожала она всем телом. Да и у него сердце так колотилось в груди, будто жеребенок прыгал в тесном загоне… Наконец он догадался: надо усадить Ульяну на лавку, пока не свалилась, чего доброго, в обморок. Девушка благодарно приподняла длинные свои ресницы.