Страница 36 из 77
А уж Федор по следу распутает, кто куда правится, кого где искать. Опять же петли-капканы. Они десятками насторожены, день и ночь зверя на прикорм манят. Только не ленись, натирай пихтовыми ветками, натирай это железо, чтобы отбить запах, да сумей найти место половчее, где поставить-спрятать. После Рождества Федор больше охотился с верхней избушки. Сходит с нартами и добычей в свою основную избу в Ошъеле на денек, проверяя по дороге капканы и петли, попарится в жаркой баньке и обратно. В этот день, теперь навсегда памятный, Федор вышел рано. Еще версту не дошел до избушки - стало совсем светло. И видит он: кто-то старую его лыжню будто прокопал поперек… Подошел ближе, и сердце забилось радостно: от ямы на лыжне уходит на север след крупного зверя. Рысь! Вот это пофартило… Легкий холодок обдал плечи, потому что понял Федор, рысь его на лыжне поджидала, укрылась в ветвях сосны и ждала, ждала, но в последний момент смелости не хватило напасть на двуногого… Ах ты, короткохвостая! Где ж ты шастала столько годов? Рысь, конечно, пришла со стороны, раньше здесь она себя не обнаруживала, Федор заметил бы или отец, такие следы только слепой не увидит. Ну, со стороны так со стороны, мы тебя не приглашали, но уж встретим, видит бог - встретим по-царски, это ты будь уверена, рысь. Ого, ничего себе… Да если такими прыжками несется она по глубокому снегу - больше сажени каждый прыжок - сильна… Ну и ну, ну и кисуля… Ну что ж, кисынька, след твой еще тепленький, теперь - давай кто кого. Федор торопливо повесил лямку от нарт на низкий сук, снял ружье из-за спины, заменил патрон на крупную картечь. И - рванулся по следу. Отметил про себя: в снегу кисуля после прыжка увязает по грудь, никак не меньше того. Значит, надо заставить ее подольше вот так прыгать, не давая времени отдохнуть. Когда-нибудь выдохнется, какая ни сильная, а выдохнется. Все выдыхаются. Саженей через сто рысь останавливалась, выжидала и прислушивалась. Потом снова начинала серию прыжков. И снова замирала, слушая лес. Давай, давай, скачи, разговаривал с рысью Федор.
Поглядим, кто кого перескачет. Он закинул ружье обратно за спину и, опираясь на охотничье копье, быстро пошел рядом с рысьим следом. Видно было, как после каждого прыжка рысь проваливалась глубоко передними лапами, но зверь был большой и сильный - Федору пришлось бежать на лыжах, чтобы расстояние между ними не увеличивалось в пользу рыси. Следующую остановку она сделала через полверсты, затем резко сменила направление. Aгa, чуешь, радовался Федор. А ты думала, я отстану, ты думала, не ради тебя я по парме бегу? Теперь я от тебя не отцеплюсь, не-ет, теперь я крепко прилип, кре-епенько… Ты в моем подарке Ульяновым старикам будешь ба-альшим козырем! И Федор прибавил ходу. Догоним, еще как дого-оним, киса, ты же не лось длинноногий, твои-то лапки покороче, это лось может запалить охотника в гонке, а ты, милая, нет, не сможешь…
Гнался Федор за рысью без роздыха, сам не отдыхал, не давал и зверю передышки. Утром морозец пощипывал щеки, а к полудню вся спина взмокла, пот ручейками просачивался за пояс, под опушку кальсон. Усы, брови, ресницы обледеневали на ходу. Федор, не останавливаясь, счищал с себя сосульки. Лыжи слегка проваливались, не скользили чисто поверх снега, а то бы… Но тогда и зверю легче было бы уходить. А теперь вона как укорачиваются ее прыжки, уже в полсажени стали, ну, скоро я тебя прижму, кисынька, погоди маленько… Вдруг Федор увидел: зверь уже не может от него оторваться, идет впереди всего на семьдесят, от силы - сто саженей. Но держит, держит разрыв, страх подгоняет кошку, и жмет она на все четыре лапы. Так что никакого преимущества у Федора, в сущности, нету. Длинная гонка получается, длинная. И если Федор до темноты ее не догонит, за ночь зверь отдохнет и совсем убежит, не станет ведь рысь ждать, пока рассветет. А Федору ждать придется, в потемнях по тайге много не набегаешь… Значит, надо наддать! И он, вдохнув поглубже, пошел быстрей, пытаясь отбросить, отбросить усталость, уже вязавшую его по ногам и рукам. Бежали еще около часу, и Федор увидел наконец: рысь падала в снег. Ему даже жалко стало вусмерть уставшего зверя, но и сам он готов был растянуться пластом и лежать, лежать без движения, замереть на снегу… Правда, упади он сейчас - снег протает под ним до самой земли, это ж все равно что горячий, прямо из огня камень бросить. От Федора шел крутой пар, будто уже не человек скользил по тайге на лыжах, а паровой котел…
Рысь свернула в сторону, Федор держал ее в поле зрения. Увидел, что свернула, и решил срезать дорогу. И правильно решил. Они выбежали на широкое открытое болото, и Федор заметил, как резко сократилось расстояние между ними. Саженей пятьдесят оставалось теперь, не больше. На белом снегу лежал серый комок. Умаялась, бедная, упарилась… Ну-ну, не только мне достается, и тебе перепадает. Рысь увидела Федора, тяжело поднялась и, вяло подпрыгивая, пошла, пошла к лесу на той стороне болота. До леса оставалось еще полверсты, немного совсем, но и не мало. Надо теперь выложить все, какие еще оставались, силы - и попробовать нагнать. Нагнать! Добраться на расстояние выстрела. Федор бросился вдогон. Если бы рысь сумела без остановки добежать до леса, кто знает, как бы там повернулось, потому что после такого рывка Федор непременно замедлился бы в лесу. Но рысь снова легла на болоте. Она растянулась на снегу, потом выгнула спину навстречу охотнику, зарычала грозно, готовая броситься, если враг подойдет совсем близко. Федор резко остановился. Сердце гнало и гнало кровь по жилам, и ему показалось, будто оно вырывается из груди, только ищет слабого места в теле, чтобы окончательно вылететь… Словно молотом били по голове, бухало в висках, в глазах было черно, и валила с ног страшная усталость, необоримая, как у самой рыси, что лежала, не в силах двинуться дальше, и скалила зубы навстречу охотнику. Он успел упереться копьем в лыжи и сам оперся на копье: ноги его не держали. Десяток саженей всего-то и отделяли его от зверя. Но зверь не мог идти дальше, а у охотника не было сил, чтобы достать из-за спины ружье.
Рысь скалилась, понимая, быть может, что человек уже не подойдет ближе - не может. А он пытался успокоить сердце, прояснить глаза, иначе ему и с двадцати шагов не сделать годного выстрела. Сердце замедлялось, замедлялось, и вот перестало стучать в ребра. Федор несколько раз глубоко вздохнул и - выпрямился. Воткнул копье рядом с собою в снег. Потянулся за ружьем. Рысь уловила новое движение человека и снова поднялась- бежать. Тяжело прыгнула раз, другой… Федор уже держал ружье в руках. Рысь снова легла на снег. Алая пасть с шипением раскрылась навстречу выстрелу…
Федор постоял еще немного, окончательно успокаиваясь.
Подошел. Взял за загривок и приподнял голову с короткими тупыми ушами. На концах ушей торчали волосяные кисточки длиною в два вершка. Весила рысь без малого пуда два, не меньше. Ничего, не зря заставила целый день бежать следом. Спасибо тебе, кисынька, что ты попалась, спасибо, что устала, дала подойти поближе… Федор с трудом выпрямился, встал. Попытался определиться, куда ж его занесла эта гонка. Признал место - до Сухого болота добежал, надо же… Это ж от верхней избушки где-то около пяти чомкостов будет. Вон там, к западу от болота, горючий газ с тухлым запахом из-под земли выходил. Там придется и на ночь устроиться… Мороз уже забирался под насквозь пропотелую одежду, становилось холодно. Торопливо, чтобы не успеть вовсе остыть и замерзнуть, освежевал он добычу. Снимал шкуру и - радовался: значит, есть у них с Ульяной счастье. Есть! Во имя Ульяны и гнался сегодня Федор за рысью. Такой зверь с густющей шерстью, с красивым бледно-желтоватым окрасом - редкая удача, очень редкая. С такими подарками не стыдно снова появиться перед строгими очами родителей. Две лисицы у него, три куницы, рысь… Да до Великого поста есть время, чего-ни-то добудет еще Федор, есть еще время, есть…
Он аккуратно свернул мягкую сырую шкуру, уложил в задний мешок лузана и пошел вдоль опушки леса. В конце болота, между редкими деревьями, нашел то самое место. На довольно широкой поляне снег пожелтел кругом, а в середине того круга - дырка-воронка. Федор подошел ближе. Если газ в этой воронке загорится, как раньше, то здесь же, рядышком, он разведет второй костерок, и промеж двух огней его никакой мороз не достанет. И можно высохнуть, не рискуя простыть, и отдохнуть, сколько надо, в надежной ласке тепла. Он сделал топором зарубку на березе и выдрал кусок бересты. Вернулся к той воронке, зажег бересту, подождал, не погаснет ли огонь от быстро тающего вокруг воронки снега. Нет, не погас. Горит! Он облегченно вздохнул: такое пламя и согреет сразу, и место вокруг осветит ярче всякой лампы, и площадку для ночлега можно будет попозже расчистить в этом свете, а сейчас согреться чуток и скорее для ночного костра нарубить сушняка, а для себя - лапника на подстилку. Неподалеку свалил два кондовых дерева, разрубил пополам, притащил к костру. И стемнело уже. Прикинул, как далеко от этой земной горелки устроить рукодельный костер, чтобы грело с обоих боков, но не жгло.