Самодурка

- Это ты верно сказала - не видать. Вглубь идти... сложно это. Не каждому по плечу. Это ведь черная работа, неблагодарная... Результатов никто не видит. Прихвастнуть, понимаешь, нечем! Да и время такое - внешнее все в цене. Хотя... так оно всегда было. Было и будет. А ты не гляди на это - ты иди себе... Ползи по своей дорожке. Сначала ползи, а потом, как окрепла, - вставай, распрямляйся... И начнешь подниматься по лесенке, которую никто не видит. Она там, внутри, где огонек теплится. Ты душе своей верь - она не обманет. Это ведь она до тебя достучалась, домучилась?

- Она.

- Вот и первый шаг!

- Ты думаешь?

- Она ещё спрашивает... Радуйся, свет! Любуйся, глядя на бабочек! А счастье... Сама ведь сказала мне, чего хочешь. Чтоб не болтаться перекати полем, а стоять на ветру как свечечка! Просто светить, просто быть. Остальное - приложится...

Заворчала во сне собака.

- Что, Чара, детишки снятся? За первенца своего будь спокойна - в надежных руках! Ну, давай озаримся... За тебя, ангел мой!

7

Эти озаренья довели до того, что утром Надя с трудом добралась до театра. Георгий буквально доволок её на метро - на такси в этот раз денег у самого не было - и заставил клятвенно пообещать, что она не станет совершать никаких резких движений, а к вечеру, - как доберется домой, позвонит.

Еле передвигая ноги добралась она до гримуборной, переоделась и встала к станку.

"Перегаром, наверное, несет на весь зал, - морщась, подумала Надя. - И как только меня по дороге не вывернуло - загадка, честное слово!"

Голова раскалывалась, сердце бухало и кололо...

Инна Георгиевна, проходя мимо нее, скривилась.

- Да-а-а, мадам! Дамы не уступают кавалерам... Если ещё раз позволишь себе явиться на класс в таком виде - выгоню! Без разговоров...

Кое-как дотянула до начала упражнений на середине, а когда первая группа встала на маленькое адажио, тихонько отошла в сторону. Отерла лицо полотенцем, постояла с минутку у зеркала и, накинув халат, вышла из зала.

Это было смерти подобно!

Все-таки её вырвало прямо в раковину гримуборной - хорошо, что никто не видел... В двенадцать на верхней сцене должна была начаться репетиция "Сестры Беатрисы", и Надя решила загодя туда подняться.

Петер уже сидел там - один в пустом зале - и что-то читал. Надя незаметно приблизилась, встала рядом.

- Добрый день, Петер.

Она не знала как себя с ним вести. То ли она для него и вправду не пустое место, то ли - артисточка каких много... Одна из тех бесчисленных, с которыми он переспал. Он - известный европейский хореограф, фигура, а она... невесть кто. Рядовая танцовщица, которую он вытащил чуть ли не из кордебалета, главную роль дал и - понятно, само собой! - затащил в постель. За все надо платить. Вот, дескать, пускай девочка платит!

Он вздрогнул при звуке её голоса. Побледнел. Вскинул голову.

- Где ты быть вчера вечер? Ты обещала... быть у меня в отель. Я домой к тебе ехал. Адрес брал здесь.. в театре. Ждать тебя около дома до полночь...

- Зачем? Петер, у меня муж, семья...

Этот его сбивчивый и взволнованный говор, этот напор... они смутили и почему-то обрадовали её. Хоть кому-то до неё есть дело!

- Муж? Твой муж не быть дома. Почему? Почему тебя нет, Надя? Почему ты не быть, я... - он окончательно сбился, запутался. - Я тебя хотеть видеть!

Вконец разозлился на свою языковую немощь, рявкнул:

- Иди на сцена! Начать репетиция!

- Но ведь даже концертмейстера ещё нет. Рано...

- Ничего, я петь! Давай! Ты разогреться?

- Да. Я же прямо с класса...

- Хорошо. Встать на первый выход Беатрис.

... и склоняются долу руки, корпус гнется, ломается... Стенает и молится в предрассветной юдоли земной монахиня Беатриса, стенает и молится в тоске и страхе Надежда.

- Так, хорошо! Давай...

В зале стали собираться артисты балета. Пришла концертмейстер. Запыхавшись, влетела переводчица Инна.

- О, Инна, очень хорошо! Я хотеть начать раньше... Но без вас нет... ничего не работать. Тяжело... - Петер передал ей микрофон.

Инна поздоровалась с ним, кивком - со всеми, приняла микрофон, и её профессионально поставленный приветливый голос полетел над пустым залом.

- Здравствуйте, Надежда Николаевна! Если позволите, я буду переводить точно вслед за господином Харером, - обращаясь к вам от первого лица и называя по имени. Хорошо? Отлично, поехали...

И она принялась дотошно переводить все его замечания.

- Так, хорошо! Еще резче корпусом, сильнее нагнись, вот так! Здесь не надо классики, забудь о позициях. Свободно... Когда ты успела выучить текст? Молодец! Да, так лучше... Свободная пластика. Лица тут нет - закрыла лицо руками. Да... Не прямо, Надя, тут нет прямого корпуса. Круазе! Все движения стелются по земле, все тебя тянет к земле - ты тяжелая... Да, вот так! Беатриса боится греха. Она не хочет покидать монастырь, но любит... и уходит в мир. Он сильнее... Вот, бежишь к Беллидору, он для тебя - все! Прогнись сильнее. Так... А здесь опять круазе. Надя! Нет открытых поз, только закрытые. Она закрыта для мира, хотя он и побеждает её. Ладони - к статуе Девы, так... стоп! Этот кусок, пожалуйста, ещё раз, и не показывай нам лица - лицо обращено туда, к нише. Да, так! Еще раз, пожалуйста.

Надя знаком попросила дать ей возможность прерваться - она задыхалась. Черные точки прыгали перед глазами, сердце жгло так, что, казалось, в нем торчит раскаленный штырь, который кто-то медленно проворачивает...

- Надя, можно продолжать?

Она кивнула. Лицо стало серо-зеленым. На неё было жутко смотреть...

- Нина Васильевна, - Инна кивнула концертмейстеру, - пожалуйста, ещё раз финал первой картины. С цифры восемь... Господин Харер просит всех помнить, что здесь, в первой картине все только тени, кроме Беатрисы и высвеченной сзади софитом статуи Девы. Все копошатся, стелются по земле... А потом, когда статуя сходит со своего пьедестала, все должно расцветать. Уже заказаны невероятные, просто-таки фантастические гирлянды цветов - они будут чудо как хороши! Они станут расцветать на глазах, падать с колосников - медленно, как в съемке рапидом... Они покроют всю сцену. Это чудо! Чудо благой улыбки Небес! Над нашими убогими помыслами, над ограниченностью рацио цветет улыбка Небес. И пока мы не замечаем её, пока не уверуем в чудо, мы слепы и глухи. Беатриса покидает монастырь, чтобы познать любовь... земную радость. Измученная, обманутая, она вновь возвращается туда перед смертью, чтобы только взглянуть на статую Девы, которую так любила... В миру она не познала счастья - только муки! И теперь приходит, чтобы умереть в родных стенах, не зная, что в тот час, когда она покинула обитель, Дева, похожая на сестру Беатрису как две капли воды,сошла с пьедестала и заняла её место среди сестер. Она покрыла её грех - двадцать пять лет её жизни в миру - она заслонила Беатрису своей милосердной любовью, а потом снова заняла свое место в глубине ниши. Вот приблизительно это господин Харер просил меня вам передать. А теперь он просит начать со второй картины: статуя оживает, облачается в плащ исчезнувшей Беатрисы... Пожалуйста, начинаем!

Артисты заняли свои мест. Надя должна была подняться на возвшение, а потом сойти вниз по ступеням. Но она застыла на месте. Сейчас, когда все взоры устремлены были на нее, она готова была провалиться сквозь землю, но не могла пошевелить ни рукой, ни ногой...

Петер вырвал микрофон из рук переводчицы.

- Надя, что случилось? Почему ты не начинать?

- Не могу, - глухо обронила она.

- Сейчас выход Девы и её вариация. Ты не знать текст?

- Знаю...

- Тогда как? Почему стоять?

- Я не могу танцевать... Деву.

Петер был в ярости. Он был готов разорвать микрофон,но сдержался и крикнул:

- Эта картина репетировать без Санковская!

Надя кинулась в свою гримуборную. Слезы душили её. Никому - даже самой себе не могла она объяснить, что с ней творилось сейчас, - вся её плоть бунтовала, не в силах вместить образ Той, кого Надя должна была танцевать... Это был стопор души, стопор мышц, скрутивший её жгутом от осознания своей греховности, своей неготовности к взлету. Вся грязь и боль, вся накипь, весь сор этих дней и всей жизни, взбунтовавшись, рвались наружу. Она не могла больше справляться с собой и, сведенная судорогой, ломалась и дергалась в истерическом плаче. Сокрушенная плоть рвала постромки, сердце сбивалось с ритма, а душа мычала забитым теленком и просилась на волю...