Самодурка

Нет, зря она согласилась! Наде стало тоскливо - так провести новогоднюю ночь... среди этих чопорных погремушек! Что за невезуха такая...

Она вспомнила как они с Володькой встречали уходящий год - вдвоем в постели... и сердце сиротливо сжалось.

"Но ты же сама этого захотела - вот и расхлебывай: ты тут, он там... Вот только где это ТАМ? - полыхнуло в ней ужасом, - сунулась невесть куда, невесть к кому... полный бред! А этот Георгий - тоже подарочек: зовет в гости двух девиц, а сам Лидушу в карманчике прячет!"

Надин хмель проходил, возбуждение сменилось усталостью - побаловалась и хватит!

Она подошла к телефону, сняла трубку, набрала свой номер: гудок, другой... пятый... девятый. Володи дома не было. И сразу все горькое и больное нахлынуло на нее. Как же можно так было - сбежать от него, даже не предупредив, где она... Да ещё эта беременность!

Будет, да есть ли она? Надо сходить на УЗИ. Ну, задержка - бывает... У неё же цикл очень неровный. Однако, интуиция подсказывала, что можно не сомневаться: наступившую беременность, - а это будет уже четвертая, - она ощущала в себе едва ли не с первого дня...

Что же делать? Аборт? Ну конечно, что же еще! Не рожать же при такой свистопляске! А, собственно, почему бы и нет? Пусть даже они и расстанутся - это ведь её ребенок! Расстанутся... Господи! Мысли разбегались, путались. Марготу уж унесло куда-то...

Она вышла из гостиной, задумчиво постояла в коридоре, разглядывая всякие безделушки, фотографии и глиняные фигурки, расставленные на полочках, а потом как в полусне двинулась дальше. Толкнула одну из дверей это оказалась совсем малюсенькая комнатка, в ней стояли только письменный стол, заваленный бумагами, торшер и узенький диванчик-топчанчик. Со стола скалилась клавишами пишущая машинка.

Надя вошла. Села на стул у стола. Включила старинную настольную лампу с выцветшим абажуром. Выключила... Снова включила. Выключила...

Как там Ларион? Она просчитала: тот абаканский поезд вернется в Москву не раньше седьмого января - он неделю в пути плюс три дня стоянки в Абакане. Значит дней семь на подготовку у неё есть... Завтра надо бы...

Дверь отворилась. На пороге - Георгий.

- Надя, вы скучаете. А это не есть хорошо! И сейчас я буду с этим бороться.

- Да нет... - она вздохнула, - тихо тут у вас. Устала немного. Чуть-чуть в себя приду - и вернусь ко всем. Ничего, что я тут? Это ведь ваш кабинет?

- Да, это моя келья. Вы погодите - я сейчас!

Он выскользнул, плотно прикрыв дверь за собой, и через пару минут вернулся с бутылкой Хванчкары и двумя бокалами, разлил вино и причел перед ней на корточки.

- Ну вот, наконец-то мы с вами и выпьем! - они чокнулись. - За театр! Я вообще-то никогда и не думал, что буду работать в театре - я ведь по специальности переводчик. Поэзия начала века - англичане, в основном. Перевел несколько пьес. Попросили - сделал пару инсценировок... Потом как снег на голову - пойдешь завлитом в Большой? Ну, я конечно... растерялся сначала. До сих пор не понимаю, почему позвали меня. Но отказаться не смог. Большой! Кто ж откажется! Вот. Теперь занимаюсь программками...

- А что вы переводили с английского, если не секрет?

- Какой тут секрет. Много! Всего и не перечислишь... Дороти Сэйерс, Агату Кристи - разное. А из поэзии... да, что это я - вот!

Он взял со стола лист бумаги с ровными колонками строк и начал читать:

Я срезал упругий ореховый прут,

Нитку к нему привязал,

Наживкой на мой самодельный крючок

Лесную ягоду взял.

В моей голове негасимо пылал

Желания огненный хмель.

С первым рассветом я в речке поймал

Серебряную форель.

Форель лежала на свежей траве,

Осталось зажарить улов.

По имени кто-то окликнул меня,

И оглянулся на зов:

Из света был облик её сотворен,

А волосы - яблони цвет,

И в бледном рассвете уже исчезал

Мерцающий силуэт.

С тех пор я скитаюсь, не в силах изжить

Огненный хмель в голове,

Чтоб её отыскать, и её приласкать,

И увлечь по свежей траве.

И вплоть до скончанья земных времен

Срывать мы будем вольны

Золотые яблоки солнца

И серебряные - луны.*

___________________

* Перевод Алексея Биргера.

- Вот. Это Йейтс.

- Кто?

- Йейтс, великий ирландский поэт.

- Это ваш перевод?

- Мой.

Георгий снял очки, привычным жестом потер переносицу, и Надежда впервые разглядела его глаза - синева лучилась в них переливчатым ясным светом, взгляд был спокоен и тверд, но незнаемое затаилось в нем, как будто ход в небеса... и горело светоносным потоком.

Взгляд мужчины... как бы это сказать, - подумала ошеломленная Надя, плоский, что ли... В нем угадывается дно - как в обмелевшем колодце. А тут... Даже не по себе стало, когда он так на меня поглядел, - словно из звездной бездны...

Георгий надел очки и взглянул на часы.

- Ого, скоро одиннадцать!

... И словно крышка захлопнулась. Даль небес не глядела больше на Надю, и встрепенувшееся в ней волнение мигом прошло.

Да, оно и к лучшему, - подумалось ей, - ишь, вспорхнула! Нечего трепыхаться - цветом небесным тут у нас владеет Лидок!

- Какое, оказывается, великое искусство - балет! - он подлил ей немного вина в бокал. - Я даже близко не представлял себе его сути. Совершенно выпадающее из времени искусство...

- То есть?

- Любое время - оно житейское, к земной суете привязанное. А уж наше-то... А балет, кроме высочайшего мастерства, требует внутренней отстраненности от суеты... особых душевных сил. А точнее - духовных. Впрочем, что это я, - так у любого истинного художника.

- А что, душевное и духовное - это разные вещи?

- Очень разные. Но это разговор особый - для него время требуется, на бегу не поговоришь...

- А разве мы сейчас на бегу? - Наде смерть как хотелось противоречить!

- В каком-то смысле... Так вот, я все гну о своем - это же удивительно, как человек, живущий в нашей корявой реальности, способен стать воплощением духа музыки, образом совершенной гармонии и не знаю, чего там еще... Тончайшее искусство! Полу взгляд, полу вздох... светотени, полутона, и эта парящая невесомость... Намеки, понимаете? Отблески чего-то высшего. Иной высшей красоты, - такой, которая органична как вздох... Не знаю, я сбивчиво говорю. Это мне ещё не родное, да никогда и не станет родным - я ведь, как все, только зритель. А вот вы...

- А что я?

- Вы несете в себе этот намек.

- ???

- Ну, не знаю... я просто вижу в вас крылатость души. Она в вашем облике, в чем-то неуловимом и драгоценном. Понимаете, вы из тех, кому адресован зов. Важно только его расслышать.

- Я не совсем вас понимаю.

- Надюша, давайте лучше "на ты" - так быстрее поймем друг друга. "Вы" между родными - это нелепость.

- А мы, что, родственники?

- В каком-то смысле. Мне кажется, есть родство по крови - это очень часто ложное родство, которое соединяет абсолютно чуждых друг другу людей. Кровное родство - это, порой, только внешние узы. А духовное - оно как невидимый тайный узор... И люди, ведомые свыше, влекутся друг к другу, чтобы ткать, вышивать свой узор.

- А как вы распознаете своих родных? - В Наде вдруг ожил внезапный интерес к этому странному разговору, но вместе с тем привычный дух отрицания мешал ей довериться этому. - У них, что, клеймо на лбу? Или, как сейчас говорят, третий глаз?

- Это... это в глазах, в выражениях лиц, в их тональности, что ли... На лице всегда отсвет внутренней жизни... если она вообще есть. Сейчас это редкость. Хотя нет, я не прав. В тяжелые времена живые ростки, может, и реже, но ярче. А суть человека видно сразу. Конечно, тому, кто умеет видеть... Да что это я - вот, взгляни!

Георгий выдвинул ящик письменного стола, извлек из него футляр для электробритвы с маленьким зеркальцем внутри. И поднес это зеркальце к Надиному лицу.