Человек-окно

Домингес не знал. С одной стороны, поселив у себя кошку (или кота?), Домингес обретет общество совершенного животного, обитающего в том же мире-внутри, что и Домингес. С другой стороны, в этом случае -- как думал он -- совершенное животное потеряет часть своего природного совершенства: Домингес будет видеть кота (или кошку?) только в мире-внутри. А значит, он будет видеть просто животное, которое, несомненно, лучше "собачьего дерьма" и только. Кошка (кот?), живущая в мире-внутри, виделась бы Домингесу задней частью тела и задней частью своей созерцательной сущности -- самой примитивной, именно животной частью. Конечно, -- мог бы сказать Домингес, -- я могу наблюдать заоконье вместе с кошкой (котом?). Но в этом случае или она (он?) будет мешать мне, или я буду мешать ей (ему?). Домингес знал уже, что такое "совместное наблюдение": ценность "совместного наблюдения" была условной. "Я могу, -- пришел к спасительному, как показалось ему, выводу Домингес, -- сидеть у противоположного окна"... Но тут же он понял, что в данном случае кот (кошка?) не будет существовать для него -- в момент созерцания заоконья для Домингеса существовало две вещи: заоконье и он сам как часть мира-внутри. "Зачем тогда мне нужна кошка (кот?), -- обеспокоено подумал Домингес, -- если она (он?) не будет существовать не меньше двух третей моего существования".

Парадоксальность вывода заставила его повременить с решением о кошках. К тому же, для него существовала проблема и другого характера: более примитивного, прагматического.

Кошки и коты были не одно и тоже. Коты, как и мужчины, были ближе к заоконному миру. Но как отличить котенка по половой принадлежности? (взрослого кота Домингес брать не хотел -- взрослый кот быстро умрет, уйдет в мир-что-где-то, и Домингесу придется снова брать кота. И так -- до бесконечности.) Как отличить будущую кошку от будущего кота?.. Домингес не обладал даром предвиденья и не умел определять со значительной долей надежности будущую сексуально-половую направленность кота-кошки. А если это будет кот-гомосексуалист (Домингес о таком когда-то слышал, или читал)? Тогда это уже не кот. Это в каком-то смысле кошка.

Если кота кастрировать (как советовали различные популяризаторские издания), кем он тогда будет: котом или кошкой? Кастрат-кот наверняка перестанет быть котом -- в этом Домингес нисколько не сомневался. Но станет ли он кошкой? Вероятнее всего, кот-кастрат перестанет быть котом и не станет кошкой. Получится что-то стерильное и нейтральное -- котовище? котище? котовасия?.. Кот-оно ужасал Домингеса своей сексуально-половой неопределенностью. Он слышал от кого-то, что кастрированные коты проводят остаток своего жалкого недокотячего существования на мягких подушках и кроватях -- жирные и ленивые, они, подобно растениям, ждут конца своего недокотячьего бытия. Домингесу в душу закрадывалось подозрение -- со временем это подозрение стало уверенностью, -- что чудовищные коты-оно лишены способности созерцательного образа жизни. "Это не коты, -- горько размышлял он, -- это что-то отвратительное..." Кот-оно по определению не являлся законным представителем благородного кошачьего племени. Заводить чудовищных котов-оно Домингес не собирался. Уж лучше ничего не заводить, чем наблюдать подобных чудовищ. Проблема разведения котов-кошек была настолько трудноразрешимой для Домингеса, что он решил повременить и не пускаться в опасные воды случая. "Когда я определю, -- мудро думал Домингес, -- что мне следует заводить, тогда и посмотрим..." Проблема котозаведения была отложена таким образом на неопределенный срок.

Время от времени Домингес возвращался к этой метафизической теме (все темы размышлений Домингеса были метафизическими), перебирал варианты, словно карточки с возможными проигрышами и выигрышами, но не приходил ни к какому решению. Иногда его трезвый ум, взвесив все "за" и "против", делал ставку на кота (кот-оно сразу был вынесен за рамки котологического лото). Но уже на следующий день, к своему ужасу и негодованию, домингесовский ум обнаруживал целый ряд недостатков и грозных последствий такого выбора. Тогда делался выбор в пользу кошек -- до следующего мозгового перетряхивания...

Домингес любил жизнь. Он любил ее не потому, что боялся и не хотел приближения смерти. Он любил жизнь за ее заоконность -- некоторую отстраненность, непосредственность и моральную нейтральность (в период знакомства с Сантаромано Домингес прослушал добрую треть "По ту сторону добра и зла" некоего автора -- имя автора он забыл, как, впрочем, и смысл самого произведения. Услышать оставшуюся часть "По ту сторону добра и зла" он не успел -- помешали стремительно развернувшиеся события, связанные с персоной Сантаромано... Так вот, жизненная заоконность была "имморальна" и "по ту сторону добра и зла"). Домингес не знал, где добро и зло. Точнее, он не знал, существуют ли добро и зло раздельно друг от друга -- жизнь была целостной, несмотря на разделенность трех бытийных миров. Добро и зло менялись местами, насмехались, кичились, прятались, путали наивного наблюдателя. Наивный наблюдатель терялся в догадках: где -- что? Ему было невдомек, этому наблюдателю, что нет добра и зла, что нет ничего морального, ничего этического, ничего опосредованного в этом мире. Домингес знал: все -меняется. Домингес знал: все уступает место трансформации. Он был трансформирующимся существом. Так заяц меняет шерсть во время перехода от летнего сезона к зимнему -- но Домингес никогда не видел зайцев и потому не знал, как заяц меняет свою шерсть...

Глава 14: Осужденная добродетель

У Домингеса был друг. Школьный друг Хулио Перейра Молина.

Дружба началась примерно в тот период, когда Домингес влюбился в преподавательницу истории, но еще не убедился в ее незаоконности. Если бы это произошло чуть позже, никакой дружбы не получилось бы.

Хулио Перейра Молина обожал историю, как и тогдашний Домингес. Определить, была ли толчком пламенной любви Хулио Перейра Молины к исторической науке романтическая увлеченность к таинственной -- когда она еще была таинственной -- преподавательнице, или, так сказать, любовь к истории существовала изначально, Домингес не сумел. В случае с Хулио Перейрой была такая же ситуация как в вопросе: что было раньше -- курица или яйцо?

Хулио Перейра Молина обожал преподавательницу истории подобно Домингесу. Только Перейра тщательнее скрывал свои возвышенные чувства и безнадежно уходил с головой в сублимацию -- Перейра был круглым отличником по истории (как, впрочем, и по другим наукам); Домингес в накале страсти к истории не стал и "хорошистом". Хулио Перейра с остервенением мусолил учебники и пособия, терроризировал все городские библиотеки, не удовлетворяясь жалким и обношенным богатством библиотеки школьной. Домингеса не хватало на все библиотеки сразу -- потому он брал книги у Хулио и зачитывался ими, не видя строк, графиков, таблиц и исторических карт, -- все заслонял идеализированный облик преподавательницы. Домингес открывал книгу и медитировал -- ничто не просачивалось в его сознание, кроме заветного облика. Хулио Перейра, в отличие от Домингеса, уничтожал себя в книгах, растворял себя, аннигилировал, сливал свое тело и разум с печатным текстом и линиями на карте. Он делал все возможное, чтобы не лопнуть от сексуального напряжения...

Если бы Хулио Перейра совокупился с предметом поклонения, этой персонифицированной овеществленной Музой Истории (он избегал называть дону Исабель по имени -- для него она была только Клио: Хулио Перейра успел к тому времени изучить все относящееся к античному), -- Домингес возненавидел бы его. На тот момент Хулио не успел совокупиться с учительницей истории и для Домингеса, не успевшего познать незаоконную сущность доны Исабель, он был настоящим другом...

Странная это была дружба: Хулио Перейра и Мигуель Домингес ничем не занимались совместно, кроме истории (надо сказать, среди мужской половины старших классов эта любовь была весьма распространенным явлением -- у постороннего наблюдателя возникло бы ощущение того, что старшеклассники соревнуются друг с другом: кто больше перечитает исторических книг). Они обсуждали наметившиеся темы и названия книг, еще не прочитанных -- так персияне могли обсуждать на военном совете города, еще не захваченные во Фракии. Книги служили им своего рода презервативами -- не будь книг, Исабель-Клио забеременела бы от самой атмосферы всеобщего эротического обожания. Книги были для них резиновыми куклами. По ночам Домингес видел Марафон и Тринадцатилетнюю войну, в его сознании разыгрывались апокалипсические картины, в каждой картине объединялось все, что только может объединиться: греки воевали против конкистадоров под "Марсельезу" и грохот пулемета Максимова, над тевтонбургскими лесами маячила огненная и красная "Тринадцатилетняя война", и он обильно эякулировал.