Страница 5 из 7
- Лев Петрович, это Павел. Восстановили питание на двадцать второй. Поедем, переключимся?
- Давайте, конечно. Только Сибкредит предупредите.
- Обязательно. А еще хотел спросить. Мне можно... Можно сегодня уже не возвращаться?
- Можно.
"Надо бы самому предупредить Демина, - мелькает мысль. Приходит в голову: двухминутный перерыв связи, даже не заметите... Надо бы. Было бы правильно, конечно."
Но вместо этого Васильев включает первую скорость.
- Вы сами себя превзошли, - говорит ему Антонина Гавриловна, открывая дверь. - Я была уверена, что опоздаете. Какое приятное исключение. Даже раньше обещанного.
Между тем Лизка уже в колготках и кофточке. Через полчаса точно была бы в сапожках. С книжкой в руках на маленьком стульчике в прихожей.
- Вас подбросить?
- Нет, спасибо, тут же дворами два шага, да и в магазин надо зайти.
Тем лучше.
- До свидания. Спасибо, что посидели.
Поземка перебегает улицу Марковцева на красный свет. Белые суслики за белыми мышами. Полки. Орда.
Домой не хочется. Совсем.
Лиза, слушай, а давай поедем в Сосновый бор. Посмотрим белок.
- Они, наверное, уже все в домиках, - говорит ребенок. Отражается в зеркальце.
- А вот мы поедем и посмотрим.
Как можно дальше. Как можно дальше.
На часах без двадцати семь. Лева представляет себе кабинет Лапина. Буква Т стола и О двери. Как игра "виселица". Угадай пропавшую букву.
Бреславская, Чертков, Данилов, Гусев... Тоже мне проблема.
Чайковский настигает у въезда на заправку. За деревней Красной. Наушник вытащил, а вот прибор не обесточил. Сам виноват.
- Лев Петрович, - голос Лапина необычайно ласков, - ну и что это за детская выходка? Какую-то бумажку накатал, хорошенькое поздравление. Несерьезно. Рабочий разговор. Обмен мнениями. Надо привыкать. За вами же коллектив, целое направление. Ай-ай-ай. Я тут переговорил с нашим новым коммерческим, Олегом Анатольевичем. Посоветовались. Резервы есть, думаю, сможем скорректировать ваш план развития. А то действительно, все Гусеву или Данилову. Загордятся, особенно Алексей Витальевич. В общем, давайте, завтра ровно в десять жду. Готовьте предложения. Договорились?
"Вот же козел, хитрая бестия! - думает Лева. - Действительно два фокуса. С колесами и без. Чертяка".
- Договорились. Завтра в десять.
- Ну и молодцом.
- Вас с днем рождения, - говорит Васильев в уже оглохший, отбившийся пластик. И сам себе изумляется. И краснеет от стыда. А потом поднимает глаза и видит в зеркальце - ничего. Никто ничего не заметил. Обошлось. Как всегда. Ребенок дышит. Лизка спит. Он, Лева, тормознул. Остановился на повороте. Не вышло. Застрял. До следующего раза. А она едет. Летит к веселым белкам в расписных домиках. По небу. На облаке. И ничего ей не мешает.
Елизавета Львовна.
Васильева.
ТЕПЛО
Крестики и нолики.
Прутики кустов и мелкие полыньи. Полупрозрачность теплого воздуха над ними.
- Папа, а кто в реке курит?
- Русалки, наверное, - говорит Лева.
- Нет, русалки хорошие, - не хочет соглашаться Лизка, - про них мультфильм есть.
- Тогда водяной.
"Про него тоже мультфильм есть", - вспоминает Лева. Но ребенок молчит. Значит, еще пока не видел. Верит на слово.
А оно у Левы надежное. Когда-то дал сам себе. Пообещал не курить. И все. Уже шесть лет хороший. Золотой.
На середине реки, за заснеженным островом, рыбаки. Черные точки. Птичий помет. Про них точно мультфильма нет. Только про серого с хвостом.
- Папа, а почему мама звонила медленно-медленно?
Лева останавливается. Полозья санок перестают скрипеть.
- Это как медленно-медленно?
- Она ведь в Новосибирске?
- Конечно.
- Когда мама звонит из Новосибирска, то всегда бегом-бегом, а сегодня шагом. Медленно-медленно. Почему?
"Оказывается, ребенок различает город и межгород. Надо же!" - думает Лева.
- Смотри, - говорит он, - птица опять улетела!
Скульптура называется "Река-труженица". Кажется, так. Возлежит. Ковано-сварной каркас на высоком камне. В том месте, где набережная переламывается. Ухает вниз к воде и ивам. В Левином детстве это место звалось извозом. Только девка еще не протягивала руку к зениту. И медную птаху никто не отрывал от ее железной ладони. Удивительное постоянство.
- Правда. - Лизка привстает с санок. - У нее там птенчики, наверное.
- Где? - изумляется Левка.
- Ну там. - Дочь взмахивает рукавицей. - Там, куда она летает. На небушке.
Последний мартовский снег, как драгметалл. Отражает свет и луны, и солнца. Слепит. Скольжения не будет никакого, но, может быть, и к лучшему. Настоящая скорость пугает Лизку.
Крестики превращаются в кресты. А нолики - в нули. Устье Искитимки цепь перекатов. Вода сверкает внизу. В авоське стволов и веток. Журчит, впадая в Томь. Круглый год. Кто и где льет в нее кипяток? Какие эльфы и гномики?
- Папа, а почему никто сегодня не пришел? Даже собачки не гуляют.
Лева смотрит вверх. Туда, где тополя, дома и нимфа - мать полей. На белой девственной глади - три параллельных линии. След - "аргомака", санок с рулем. И больше ничего. Первопроходцы.
- А все уже настроились на оттепель. Переоделись. Только мы с тобой морозов не боимся.
- Собачки не переодеваются, - подумав, говорит Лизка. - Они всегда в шубке. Ты бы хотел стать собачкой? Понарошку?
День вопросов и ответов. У самого Левы был только один. Да и то позавчера, в четверг.
- Разве в субботу хоронят? - спросил он у Светки.
- Теперь делают все, - ответила жена и заплакала. Узнала от матери, как умирала тетя Калерия. Она просто сказала: "Скоро весна". Сказала и закрыла глаза.
Маленькая и очень терпеливая женщина, Калерия Гавриловна. Думала, еще чуть-чуть перенеможется - и будет свет. Но зима оказалась выносливее. Теперь вот черная студеная земля лежит на боковой аллейке Южного кладбища. Как раз, наверное, сейчас посыпалась. На красную крышку. Падает.
А Лева уже второй день с Лизкой. Ведь мама на курсах в Новосибирске. И вернется только завтра.
- Ну что? Катаемся? Кто первый забежит на горку?
- Лиза! Лиза!
Ага, сейчас истопчем снежный покров. Манную кашу без примеси варенья. Как всегда. Ложкой истычем, а есть не станем. Дети.
Смешного колобка в синем комбинезоне хватает ровно на полгоры. Возле пары старых карагачей она останавливается. И ждет сани. Экипаж.
Ладно, карета подана.
Закладывать виражи, заворачивать у последнего столбика чугунной ограды и съезжать к самой воде Лизка не очень любит. Ведь неизвестно, кто там прячется. Кто живет под ветками и наледью. Но после трех проходов по прямой, строго вперед, Лева уговаривает дочку скатиться. По белому, еще не тронутому. К живому перекату, незамерзающей воде.
Техника старинная, пионерская. Работает левая нога, пятка. Ныряет, зарывается. В лицо летят снежинки, а в ухо - ветер. Но получилось. Вписались. И санки скатываются. Только рулем довернуть немного. Летят вдоль берега. По кромке.
- Ну как? Здорово?
- Папа, - вместо ответа Лизка встает и быстро прячется за Левину спину, - там бабушка с палочкой. И собачка.
Впереди, метрах в тридцати от санок зеленое пятно. И рыжая стрелка. Семь ног. Одна деревянная. Местная старушка с клюкой. Из бывших, советских. Живут еще такие в доме наверху. Сталинском, желто-красном. С колоннами и эркерами. Ничего примечательного, тем более пугающего. Всем хочется глянуть на воду. Полюбоваться жизнью. Особенно в конце зимы.
Между тем болонья за спиной Левы деликатно шуршит.
- Папа, а можно мне залезть на коника?
Это значит - сесть на шею. Ножки свесить. Высоко подняться над землей. Много выше ушастого коккер-спаниеля. Симпатичная мордашка. И не из дешевых.
- Давай! - говорит Лева. Два раза Лизке повторять не надо. Есть.
Лева встает. Собака воюет с воробьем. Обыкновенным, вкусным. Не латунным. С ветки на ветку прыгает. А собака с кочки на кочку. Мимо летит. Не останавливается. Зато бабка любопытна. Живые серые глаза и лисья шапка.