Птица солнца

Вокруг лежала его армия. Огромное сборище черных людей, голодных, встревоженных, беспокойных в ночи. Костры, как огромные цветы, расцвели на южных берегах большой реки, и ночное небо приобрело оранжевый цвет. Костры разжигали для тепла, пищи не было. Уже два дня они не ели, после того как сожгли обоз.

Тимон молча ходил среди них и видел, как они жмутся к кострам. От голода они мерзли, перешептывались и стонали, и весь лагерь шипел, как встревоженный улей диких пчел.

Он ненавидел их. Они рабы, слабаки. Один из пятидесяти мужчина, один из ста воин. Ему нужно копье, а они гнилой прут. Они медлительны и неуклюжи в своих ответах на стремительные удары врага. Пятьдесят рабов не справятся с одним великолепным воином из тех, что противостоят ему. Ему нужны люди его собственного племени, он научит их всему, что узнал сам, даст им цель, передаст им собственные мечты о судьбе и мести.

Он постоял на берегу реки, глядя на скользкий черный поток. На его поверхности плясали отражения звезд, а на отмелях виднелись водовороты и завихрения, как будто под водой шевелилось какое-то чудовище.

В трехстах шагах от него, на середине реки, находился небольшой остров. Весной вода затопляет его, и он покрыт толстым слоем бурелома и спутанных стеблей папируса. Это первая ступень брода. Здесь он закрепит веревки из коры, которые сейчас плетут его люди. Он развернет веревки на рассвете и попытается завершить переправу в один день. Он знал, что возможны тяжелые потери. Его люди ослабли от голода и ран, они устали, веревки из коры непрочны, течение стремительное и предательское, а враг быстр и безжалостен.

Тимон пошел вниз по течению, миновал часовых, негромко поговорив с ними, наклонялся, осматривая большие груды веревок из коры, уже лежавшие на берегу, и наконец вернулся в лагерь.

Ниже по течению в тысяче шагов – римская миля, Тимон теперь это знал – располагался Сетт. На стенах горели факелы, и Тимон видел часовых, непрерывно расхаживавших в их свете.

На реке, на глубоком месте, стояли на якоре галеры речного патруля. С осушенными веслами и свернутыми парусами они напоминали по форме ящеров, и Тимон с беспокойством посматривал на них. Он никогда не видел боевых кораблей в действии и не знал, чего ожидать от них. Когда Хай Бен-Амон рассказывал о морских сражениях римлян, греков и карфагенян, Тимон почти не слушал. Теперь он об этом пожалел. Он хотел хотя бы приблизительно знать, какую угрозу могут представлять эти странные корабли при переправе.

До него по воде доносились слабые звуки голосов, слова он не разбирал, но знакомые модуляции пунического языка разожгли его ненависть. Он слушал и чувствовал, как ненависть подступает к горлу. Он хотел броситься на них, уничтожить их всех. Уничтожить каждый след, каждое воспоминание об этох светлокожих людях вместе с их умениями, силой, чуждыми богами и чудовищной жестокостью.

Стоя в темноте и глядя на крепость, слушая голоса в ночи, он вспоминал тело своей женщины, изуродованное, скользящее, подскакивая, по жесткой земле, вспоминал вопли рабов в бараках Хилии, запах рабов, звук и прикосновение хлыста, страшный вес цепей, обжигающий жар подземелья, голоса надсмотрщиков – тысячи воспоминаний, от которых горел его мозг. Он массировал толстые мозоли от цепей на руках, смотрел на врагов, и в глубине его души горела ненависть, угрожая затмить его разум, как раскаленная докрасна лава действующего вулкана.

Он хотел обрушить на них свою армию. Хотел уничтожить их, уничтожить все следы их.

Он с удивлением обнаружил, что дрожит, все его тело дрожало от ненависти, с огромным усилием воли он справился с собой. Пот выступил на его лице и теле в прохладном ночном воздухе, остро пахнущий пот ненависти.

– Мое время еще не пришло, – подумал он. – Но оно придет.

Кто-то шевельнулся рядом с ним в темноте, и он обернулся.

– Зама? – спросил он, и его лейтенант негромко ответил:

– Светает.

– Да, – кивнул Тимон. – Пора начинать.

Танит любовно заплела его бороду, потом подогнула ее под подбородок и укрепила, так чтобы она не цеплялась за нагрудник и не давала возможность ухватиться врагу.

Работая, она шептала ласковые слова, нежности бездетной женщины, говорящей с ним, как со своим ребенком. Хай спокойно сидел на кушетке, наслаждаясь проворными мягкими прикосновениями ее рук, тихими словами и любящим тоном голоса; все это так не соответствовало жестокостям, которые принест день. Когда Танит встала, чтобы принести его тяжелый нагрудник, он испытал острое чувство утраты.

Она помогла ему одеться, наклонилась, завязывая ремешки поножей, возилась с полами его плаща, и хотя она улыбалась, он слышал страх в ее голосе.

Он неловко поцеловал ее, и железо смяло ее грудь. Она попыталсь освободиться, потом сдалась и, не обращая внимания на боль, прижалась к нему.

– О Хай, – прошептала она, – мой господин, любовь моя.

Старая жрица откинула тростниковый занавес и вошла в палатку. Она увидела их, прижавшихся друг к другу, забывших обо всем. Айна смотрела на них своими старческими глазами, потом рот ее раскрылся в беззубой улыбке, она молча отступила и опустила занавес на место.

Наконец Танит оторвалась. Подошла к стене, к которой был прислонен топор Хая, взяла его и отвязала мягкий кожаный чехол. Подошла к Хаю, подняла лезвие и поцеловала его.

– Не подведи его! – прошептала она топору и отдала его Хаю.

В предрассветной тьме группы офицеров на стенах крепости смотрели вниз по течению, на вражеский лагерь. Все были вооружены и стоя ели утреннюю еду. Бурными возгласами они приветствовали Хая и Танит, и Танит слушала, как они обсуждают события предстоящего дня. Она не понимала, как можно с энтузиазмом ребятишек, собирающихся пошалить, рассуждать о предстоящей смерти.

Она чувствовала себя исключенной их этого удивительного мужского товарищества и поразилась изменению, происшедшему с Хаем. Ее нежный поэт, ее уединенный ученый и стыдливый любовник был так же воспламенен, как все остальные. Она видела все признаки возбуждения в его быстрых жестах, лихорадочных пятнах на щеках, в высоком голосе и смехе, с какими он встречал непристойности Бакмора.

– День пришел. Хватит ждать, – заявил Хай, глядя вниз по течению в полутьме. Над рекой стоял густой туман, и дым 10 000 костров закрывал видимость. Хай начал беспокойно расхаживать. – Будь проклят этот туман! Не вижу, растянули ли они свои веревки на реке.

– Приказать галерам произвести разведку? – спросил Маго.

– Нет. – Хай отбросил это предложение. – Скоро узнаем, и я пока не хочу привлекать внимание к галерам. – Он подошел к тому месту, где была приготовлена пища. Налил себе чашу горячего вина, приправленного медом, и поднял ее. – Яркого лезвия вашим мечам.

Когда солнце показалось над красным дымным горизонтом, Хай спел приветствие Баалу и затем, стоя с обнаженной головой, привлек внимание богов к тому обстоятельству, что собирается сегодня дать сражение. В сильных, но почтительных выражениях он указал, что хотя под его командлованием собраны отличные воины, но их мало, враги намного превосходят по численности, и ему понадобится поддержка. Он надеется на содействие богов. Он сделал знак солнца и резко поеврнулся к своему штабу.

– Хорошо, вы знаете свои позиции и обязанности. – Они разошлись, а Хай отвел в сторону Бакмора. – Ты выделил человека для присмотра за жрицей?

Бакмор подозвал поседевшего пехотинца, который стоял поблизости, и этот человек подошел.

– Ты знаешь свои обязанности? – спросил Хай, и солдат кивнул.

– Я весь день буду находиться рядом с жрицей.

– Ни разу не выпустишь ее из виду, – предупредил Хай.

– Если враг победит и будет опасность, что она попадет ему в руки, я...

– Хорошо, – резко прервал его Хай. – Удар должен быть быстрым и точным.

Хай не мог смотреть на Танит, он отвернулся и быстро пошел туда, где его ждала небольшая лодка, чтобы отвезти на галеру.