Птица солнца

Хай закончил. Он подписал последний приказ, и огонь в нем погас. Только тогда Мармон понял, насколько истощен этот человек. Хай пошатнулся, все его тело, казалось, съежилось под бременем усталости.

Мармон вскочил со стула и подошел к Хаю. Хай отвел протянутую руку и постарался собраться с силами.

– Я должен отправляться в Опет, – он говорил, как пьяный, и стоял, держась за угол стола. – Какой сегодня день, Мармон? Я утратил счет дням.

– Седьмой день праздника, святейшество.

– Праздника? – Хай тупо посмотрел на него.

– Плодородия Земли, – напомнил ему Мармон.

– Да, – Хай кивнул. – Я не думал, что уже так поздно. У тебя есть боевой слон, чтобы отвезти меня в Опет?

– Нет, святейшество, – с сожалением ответил Мармон. – Здесь нет слонов.

– Придется идти пешком.

– Сначала ты должен отдохнуть.

– Да, – согласился Хай. – Должен. – И позволил Мармону отвести себя в спальню. Падая на кровать, он спросил Мармона: «Сколько отсюда до Опета?»

– Если идти быстро, шесть дней. Пять, если лететь.

– Я полечу, – сказал Хай. – Разбуди меня на рассвете. – И тут же уснул.

Глядя на спящего, Мармон испытывал странные ощущения. Он восхищался великим сердцем этого маленького человека, завидовал энергии, которая всегда выделяла его среди окружающих, и радовался, что во время такого кризиса их поведет Хай Бен-Амон.

Тут он вспомнил о вестнике из Опета, молодом прапорщике из легиона Бен-Амона, который накануне прибыл в крепость со срочным донесением верховному жрецу. Мармон подумал немного и решил не тревожить спящего. Скажет ему утром.

На рассвете Хай проснулся, слегка поел, смазал маслом тело. Через двадцать минут он пробежал через ворота крепости в сопровождении пятнадцати легионеров, и только когда они исчезли в темном и молчаливом лесу, Мармон снова вспомнил о юном прапорщике.

Он хотел послать вестника вслед за Хаем, но понял, что никакой скороход его не догонит. Скорость ног Хая тоже вошла в легенду.

– Все равно он скоро будет в Опете, – подумал Мармон. И пошел по стенам крепости, пока не оказался в дальнем углу, у леса. Здесь он стоял до наступления темноты, глядя на беспокойный север и думая, скоро ли придет враг.

Божественный Совет явился в келью Танит на утро девятого дня праздника Плодородия Земли. Первой шла преподобная мать, хрупкая и нерешительная, глаза у нее бегали от сознания вины.

– У нас радостная новость для тебя, дитя мое, – сказала она Танит, и та быстро села на кровати, сердце ее прыгнуло. Может, Великий Лев изменил свое решение.

– О преподобная мать, – прошептала она, чувствуя слезы на глазах. Она ослабла от потери ребенка и часто плакала.

Преподобная мать бормотала, не глядя на Танит, не в силах посмотреть ей в глаза, и вначале Танит была удивлена. Она не понимала этого разговора о прецедентах и экклезиастических законах, но тут она взглянула на сестру Хаку, увидела, какое злорадное и похотливое выражение у той на лице, как жестоко горят ее глаза.

И поняла, что отсрочки смертного приговора не будет.

– И вот в своей великой мудрости царь избрал тебя, он оказывает тебе великую честь, ты понесешь вести Опета богине.

Они пришли не освободить ее, а скрепить приговор. Сестра Хака улыбалась.

– Ты должна поблагодарить, дитя мое. Царь дает тебе вечную жизнь. Ты будешь жить в славе рядом с богиней, ты станешь навсегда принадлежать ей, – говорила преподобная мать, а жрицы хором подпевали: – Хвала Астарте! Хвала Баалу!

Преподобная мать продолжала: «Ты должна подготовиться. Я пришлю Айну помогать тебе. Она хорошо знает тропу вестников, потому что сопровождала многих избранных. Не забывай молиться, дитя мое. Молись, чтобы богиня приняла тебя».

Танит смотрела на них, бледная и испуганная. Она не хочет умирать. Она хотела крикнуть: «Пощадите. Я так молода. Я хочу немного счастья, еще немного любви перед смертью».

Божественный Совет вышел из кельи, оставив ее одну. Только теперь слезы покатились из ее глаз, и она вслух воскликнула:

– Хай, приди ко мне! Пожалуйста, приди ко мне!

Хай барахтался в вязком темной болоте истощенного сна, и в ушах его еще звучали крики кошмара. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он и что разбудивший его ужас был сном.

Он лежал в редкой тени дикой фиги, через ветви ему был виден наклон солнца. Они спали только час. Ноги у него налились свинцом, тело казалось оцепеневшим и расслабленным от двух дней почти непрерывного быстрого движения.

Ему нужно поспать еще часа три-четыре, но кошмар не оставлял его и не давал уснуть.

Он приподнялся на локте, удивленный усилием, которое для этого потребовалось, потом вспомнил, что за два дня пробежал свыше двухсот римских миль. Он посмотрел на остатки своего эскорта: оставалось трое легионеров, у всех измученные лица, они лежали, как мертвые, в тех позах, в каких их застал сон. Остальные двенадцать потерялись в пути, неспособные выдержать темп, который задал Хай.

Хай тяжело поднялся на ноги. Он не мог спать, не мог отдыхать, ужас гнал его: в опасности его царь и его земля.

Он, хромая, подошел к руслу небольшого ручейка и присел на снежно-белый песок. Вымыл лицо и тело чистой водой, смочил одежду и бороду, потом поднялся по берегу и посмотрел на спящих. Ему было жаль их, но эта жалость не помешала ему крикнуть: «Вставайте! На ноги! Мы идем в Опет».

Один из них не смог проснуться, хотя Хай пинал его и бил по лицу. Они оставили его стонущим во сне.

Остальные двое поднялись со стонами, тело у них затекло, а глаза туманились от усталости.

Хай шел первые полмили, разогревая мышцы, а эскрот тащился за ним.

Потом он проподянлся на цыпочках, переложил топор с одного плеча на другое и побежал, делая длинные упругие прыжки, которые глотали расстояние, как бег самца антилопы канну.

Один из легионеров крикнул, ноги под ним подогнулись, и он упал лицом в пыль. Он лежал и стонал от унижения и боли в порванных мышцах.

Второй следовал за Хаем, ступая все более уверенно, бег его становился свободнее, новая кровь поступала в мышцы.

Они бежали и в полдень, не обращая внимания на жару, и бежали после полудня.

Впереди, низко на горизонте, показалось облако, обозначавшее озеро Опет, маяк надежды, лицо Хая просветлело, инстинкт направлял его движение, воля давала дополнительные силы утомленному телу, позоляя бежать, когда все физические ресурсы, кажется, уже кончились.

В последних низких лучах солнца стены и башни Опета светились теплым розовым светом, а поверхность озера так блестела, что на нее больно было взглянуть.

Хай бежал по караванной дороге, обгоняя пыльных путников, которые отходили в сторону, узнавая его.

– Молись за нас, святой отец

– Баал да благословит тебя, святейшество.

На полпути от озера к городу легионер, сопровождавший Хая, воскликнул чистым голосом: «Прости меня, святой отец, я не могу идти дальше». Колени его пдогнулись, он потерял направление; лицо его исказилось от боли в разорвавшемся сердце, он упал лицом вниз и лежал неподвижно; он умер, еще не коснувшись земли.

Хай Бен-Амон бежал один, и стража у ворот Опета увидела его издали. Ворота Опета раскрылись перед ним.

Танит разбудили чьи-то нежные руки. Рядом с постелью горела лампа, и Айна склонилась к ней. Танит увидела беззубую улыбку, обезьяньи глазки смотрели на нее сквозь сеть морщин.

– Дитя, ты не спишь?

– Что случилось, Айна? – Танит быстро села, дух ее взметнулся, как искры над костром, когда она увидела улыбку Айны.

– Он вернулся! – торжествующе сказала Айна.

– Хай?

– Да, святой отец вернулся.

– Ты уверена?

– Об этом кричат на улицах. Весь город возбужден. Говорят, он пробежал от Заната до Опета за три дня, загнав до смерти пятнадцать человек, которые его сопровождали. У них разорвались сердца, и они остались лежать на дороге.