Птица солнца

– Вот мой ответ, – сказал он, и некоторое время спустя Хасан спросил:

– Чего ты хочешь от нас?

– Две вещи, – ответил Манатасси. – Беспрепятственный проход для моей армии через вашу территорию за рекой. Вы должны отказаться от договора о взаимопомощи с Опетом. И мне нужно железное оружие. Моим кузнецам потребуется еще десять лет, чтобы вооружить такое количество людей. Мне нужно ваше оружие.

– Взамен ты отдашь нам золото Опета и шахты срединного царства?

– Нет! – гневно рявкнул Манатасси. – Вы можете взять золото. Мне оно не нужно. Это проклятый металл, мягкий и бесполезный. Можете забрать все золото Опета, но, – он помолчал, – шахты срединного царства никогда больше не будут действовать. Больше никогда люди до смерти не станут опускаться под землю.

Хасан хотел возразить. Без золота срединного царства исчезает необходимость в его собственной должности. Он мог представить себе гнев императора Чана, когда прекратится привычный доступ полученного при торговле золота. Пальцы Омара осторожно предупредили его, их прикосновение было красноречиво.

– Поспорим в другое время. – Хасан внял предупреждению, подавил возражения и улыбнулся Манатасси.

– Ты получишь оружие. Я обеспечу это.

– Когда? – спросил Манатасси.

– Скоро, – пообещал Хасан, – как только мои корабли вернутся из земли за восточным морем.

Ланнон постарел за последние годы, подумал Хай. Но изменения пошли ему на пользу. Заботы высекли на лице морщины, и от этого оно стало менее красивым, но зато более благородным. Конечно, надутые губы ребенка, прежняя раздражительность сохранялись, но нужно было приглядеться, чтобы их заметить.

Тело его оставалось таким же юным и сильным, как раньше, и теперь, когда он, обнаженный, стоял на носу в позе гарпунера, каждая мышца спины и плеч четко выделялась под намасленной кожей. Солнце придало его телу цвет темно-золотого меда, и только ягодицы, защищенные обычно от солнца, оставались кремовыми. Прекрасное существо, превыше всех возлюбленное богами, и Хай, сравнивая собственное тело с телом Ланнона, чувствовал отчаяние.

В его голове начали формироваться строки, песня о Ланноне, ода его красоте. Он молча ровно вел скиф по гладкой поверхности озера, и слова летали в его мозгу, как переносимые ветром листья, потом начали падать, образуя рисунок, и складывалась песнь.

На носу Ланнон, не оглядываясь, сделал знак свободной рукой, продолжая смотреть в воду, и Хай повернул скиф искусным ударом шеста. Неожиданно тело Ланнона выпустило накопленную энергию гибким взрывным движением, напряженные мышцы распрямились, и он ударил длинным гарпуном по воде. Вода закипела, и леска, свернутая на дне скифа, начала разматываться, со свистом исчезая в воде.

– Ха! – воскликнул Ланнон. – Отличный удар! Помоги мне, Хай! – Вместе они ухватились за леску, смеясь от возбуждения, а потом проклиная боль в пальцах: напрягаясь, леска срывала с них кожу. Вдвоем они замедлили ход рыбы. Рыба искала глубину, тащила за собой по озеру скиф.

– Во имя Баала, останови ее, Хай! – тяжело выдохнул Ланнон. – Не позволяй ей уходить глубже. Мы ее потеряем. – И они вдвоем начали тянуть леску. Мышцы на плечах и руках Хая вздулись, как змеи, и рыба повернула.

Они заставили рыбу подняться, она начала ходить под скифом кругами, а когда над поверхностью появилась усатая голова, Ланнон закричал: «Держи ее!», и Хай обмотал леску вокруг талии и напрягся, скиф опасно наклонился, когда Ланнон схватил дубину и ударил по блестящей черной голове.

Поверхность взорвалась, рыба билась в агонии, и вода каскадом ударила в них обоих.

– Попал! – кричал Хай. – Бей ее! – И Ланнон, ослепленный пеной, колотил по огромной морде. Часть ударов попадала в борт скифа, раскалывая его.

– Не лодку, дурак! Рыбу бей! – кричал Хай, и наконец рыба затихла, умерла, повисла в воде рядом с лодкой.

Смеясь, отдуваясь и ругаясь, они продели толстую веревку ей в жабра и втащили в лодку, перевалив через борт, скользкую, черную, с серебряным животом и выпуклыми глазами. Усы над огромной пастью все еще дергались, и рыба, вдвое длинее Хая и такая толстая, что он не смог бы обхватить руками, заполнила дно лодки.

– Чудовище, – выдохнул Хай. – Я больше не видывал.

– Ты назвал меня дураком, – сказал Ланнон.

– Нет, величество, я говорил о себе, – улыбнулся Хай.

– Лети для меня, Птица Солнца.

– Рычи для меня, Великий Лев. – И они одновременно осушили чаши, а потом смеялись, как дети.

– Мы слишком долго не были вместе, – сказал Ланнон. – Надо уходить почаще. Мы слишком быстро стареем, ты и я, наши заботы и обязанности связывают нас, мы оказались в сети собственного изготовления. – Тень мелькнула в глазах Ланнона, и он вздохнул. – Я был счастлив в эти последние дни, счастлив, как не был долгие годы. – Он почти застенчиво взглянул на Хая. – Ты хорош для меня, старый друг.

Он протянул руку и неуклюже сжал плечо Хая. «Не знаю, что бы я стал делать без тебя. Никогда не оставляй меня, Хай».

Хай вспыхнул, он испытывал замешательство, к такому настроению Ланнона он не привык. «Нет, величество, – хрипло ответил он, – я всегда буду с тобой». – И Ланнон опустил руку и рассмеялся, тоже в замешательстве.

– Великий Баал, мы стали сентиментальны, как девушки. Или это старость, как ты думаешь, Хай? – Он ополоснул в воде свою чашу, избегая взгляда Хая. – В озере еще осталась рыба, а светлого времени еще часа два, давай используем его.

В темноте они вернулись туда, где под пальмами на берегу стояла старая заброшенная хижина. Когда Хай, ведя скиф шестом, обогнул выступ, он увидел стоящую у берега галеру. На ее мачте был поднят царский штандарт дома Барка, на корме и носу горели лампы. Отражения ламп плясали в темной воде, и до них ясно доносились звуки голосов.

Хай остановил скиф и облокотился на шест. Молча они смотрели на корабль. Потом Ланнон произнес:

– Мир нашел нас, Хай. – Голос его звучал устало. – Окрикни их.

Лампа, свисавшая на цепи в каюте на корме, освещала их лица неестественным светом, выделялись щеки и носы, но глаза оставались в тени. Они собрались вокруг стола и с мрачными лицами слушали вестника с севера. Хотя вестник был молод, прапорщик первого года службы, но в нем сказывалось высокое происхождение, и докладывал он уверенно.

Они описывал волнения, происшедшие вдоль северных границ за последние несколько недель, небольшие инциденты, передвижения масс людей, видимых на расстоянии, дым и огни больших лагерей. Шпионы доносили о странных происшествиях, о новом боге с когтями льва, который поведет племена в земли, богатые травой и водой. Разведчики сообщили о появлении большого количества дравских кораблей на реке, всюду какие-то передвижения, встречи неизвестно кого с кем.

Возникло ощущение беспокойства, давления на границу, напряжение возрастает, происходит что-то необычное. Грозовые тучи собираются в отдалении, долетает отблеск молний. Что-то чувствуется, но не осознается, знаки указывают на неизвестность.

Ланнон слушал спокойно, слегка нахмурившись, подперев подбородок кулаком, глаза его оставались в тени.

– Мой командир просил передать, что боится, как бы не решили, что он придумал все и поддался воображению.

– Нет. – Ланнон отбросил просьбу юноши воспринять его доклад серьезно. – Я хорошо знаю старого Мармона. Он не примет земляного червя за змею.

– Есть еще кое-что, – сказал юноша и положил на стол кожаную сумку. Развязал ее и достал несколько металлических предметов.

– Один из речных патрулей перехватил отряд язычников, пытавшихся переправиться ночью. У них у всех было это.

Ланнон взял один из тяжелых наконечников копья и с любопытством осмотрел его. Форма и техника изготовления характерны, и Ланнон взглянул на Хая.

– Ну? – И его собственное мнение укрепилось, когда Хай ответил:

– Дравы. Несомненно.

– У язычников?

– Может, взяли у убитых дравов или украли.