Птица солнца

Прижимая ее к себе, Хай спросил: «Ну что, похоже на стихи поэтов? Такое же все славное и героическое?»

– Это ужасно, – прошептала Танит. – Ужасней, чем я могла себе представить. Отвратительно, мой господин, настолько отвратительно, что я в отчаянии. – Она замолчала, снова припоминая все. – Поэты никогда не пишут о крови, о криках раненых и... обо всем остальном.

– Да, – согласился Хай, – мы об этом не пишем.

Ночью Хай проснулся и обнаружил, что Танит сидит рядом с его постелью. Ночная лампа горела низко, и ее глаза были темными бассейнами на лице.

– Что тебя тревожит? – спросил Хай, и она молчала несколько секунд, прежде чем заговорить.

– Святой отец, ты так нежен, так добр. Как ты мог делать то, что делал сегодня?

Хай задумался, прежде чем ответить.

– Это мой долг, – объяснил он наконец.

– Твой долг убивать этих несчастных? – недоверчиво спросила Танит.

– Закон обрекает восставших рабов на смерть.

– Значит закон ошибается, – горячо сказала Танит.

– Нет. – Хай покачал головой. – Закон никогда не ошибается.

– Ошибается! – В голосе Танит опять звучали слезы.

– Закон – это все, что спасает нас от хаоса, Танит. Повинуйся законам и богам, и тебе нечего бояться.

– Закон нужно изменить.

– Ах! – улыбнулся Хай. – Измени их, конечно. Но пока они не изменены, повинуйся им.

На следующее утро на рассвете в Сетт прибыл Ланнон Хиканус. Он привел два легиона в полном вооружении и пятьдесят боевых слонов.

– Боюсь, я пожадничал, государь, – сказал ему в воротах Хай. – Я не оставил тебе ни одного. – И Ланнон захохотал и обнял Хая, а потом повернулся к своему штабу, все еще обнимая Хая.

– Кто из вас сказал, что Бен-Амон не будет сражаться?

Ночью, пока он был еще трезв, Хай спел сочиненную им балладу о битве на Кровавой реке, а Ланнон плакал, когда он пел ее, а потом крикнул своим офицерам:

– Трое против 30 000! Нам всегда будет стыдно, что мы не сражались рядом с Хаем Бен-Амоном в битве при Сетте.

Ланнон встал. «Представляю вам нового главнокомандующего всеми легионами Опета. Представляю вам Хая Бен-Амона, Топорника богов».

А потом король и жрец напились до беспамятства.

Гондвени – один из двухсот племенных вождей венди, его территория граничит с пустынным ущельем Кал, землей изганников. Это толстый и процветающий человек; будучи благоразумным, он регулярно оставляет в условленном месте в скалах небольшие количества соли и мяса в качестве дара для изгнанников. Также в силу своего благоразумия он предоставляет кров и еду одиноким путникам, идущим в горы или возвращающимся оттуда, а когда они уходят из его поселка, память о них уходит вместе с ними.

И вот однажды вечером высокий истощенный незнакомец сидел у его очага, и ел его пищу, и пил его пиво. Гондвени почуял силу и целеустремленность за этим невыразительным изуродованным лицом с свирепыми желтыми глазами. Он испытывал необычную симпатию к этому человеку и говорил свободнее, чем было у него в обычае. Хотя незнакомец говорил на венди, он, казалось, ничего не знает о политике и племенных делах, не знает даже имени верховного короля, который сменил Манатасси, когда того белые дьяволы унесли за реку.

– Из шестерых братьев Манатасси пятеро быстро и загадочно умерли, выпив пива, приготовленного средним братом Кани. Только Кани выжил на этом пиру. – И Гондвени засмеялся, закивал и подмигнул незнакомцу.

– Теперь он наш король, Великий Черный Бык, собиратель дани, Небесный Гром, жирный развратник со своими пятьюста женами и пятьюдесятью мальчиками. – Гондвени яростно плюнул в огонь и потом отпил пива из кувшина, прежде чем передать его чужеземцу. Когда тот взял кувшин, Гондвени увидел, что у незнакомца нет правой руки и он придерживает кувшин обрубком.

– А что с советниками Манатасси, его офицерами, его кровными братьями? – спросил незнакомец. – Где они сейчас?

– Большинство в брюхах птиц. – И Гондвени выразительно провел пальцем по горлу.

– Большинство?

– Некоторые переметнулись к Кани и едят его соль, другие расправили крылья и улетели, – Гондвани указал на горы, которые черными зубами выделялись на фоне звездного неба. – Среди них есть мои соседи, вожди изгнанников, они никому не платят дань и ждут в горах неизвестно чего.

– А кто это?

– Зингала.

– Кузнец Зингала? – оживленно спросил незнакомец, и выражение Гондвени изменилось. Он пристально взглянул на незнакомца.

– Похоже, ты знаешь больше, чем нужно для безопасности, – негромко сказал он. – Пора спать. – Он встал и указал на хижину. – Там для тебя приготовлена постель, и я пришлю для твоего удобства девушку.

Странник обрушился на несопротивляющееся тело девушки, как буря, и Гондвени слышал, как она плачет от боли и страха. Он долго лежал без сна, обеспокоенный и встревоженный, но на рассвете, когда он подошел к хижине незнакомца, девушка спала сном крайнего утомления, а мужчины не было.

Глубокое ущелье уходило в горы, на тропе было темно и скользко. С вершины холма падал серебряный водопад, и ветер бросал в лицо Манатасси пену, когда он поднимался вверх.

На ровном мсете он остановился, чтобы отдохнуть. От холода заболел обрубок руки. Не обращая внимания на боль, отбросив ее за пределы сознания, Манатасси посмотрел вверх по ущелью.

На вершине холма, хорошо видная на фоне бледно-голубого в полдень неба, выделялась фигура человека. Человек стоял совершенно неподвижно, и его неподвижность казалась угрожающей.

Манатасси поел холодной просяной лепешки, запил ледяной водой из ручья, прежде чем продолжить подъем. Теперь вверху появились и другие фигуры. Они появлялись молча и неожиданно и смотрели на него.

Одна из них стояла на огромном камне, высотой в сорок футов, который почти перегораживал ущелье. Это был высокий человек, мускулистый и хорошо вооруженный. Манатасси узнал его, он был командиром одного из отрядов в войске Манатасси.

Манатсси подошел к камню и откинул плащ с лица, обнажив кругулую голову, но человек на камне не узнал его, не смог узнать своего короля в этом изувеченном лице, с которого ненависть и боль сорвали всю плоть и которое преобразили хлыст и дубина.

– Неужели я так изменился? – мрачно подумал Манатасси. – Неужели никто не узнает меня?

Они смотрели друг на друга много секунд, наконец Манатасси заговорил:

– Я ищу кузнеца Зингалу.

Он знал, что хоть Зингала и живет с изганниками, такой известный мастер должен по-прежнему иметь много клиентов. Он знал, что ему, одинокому и безоружному, позволят пройти.

Часовой на камне слегка повернул голову и подбородком указал вверх по ущелью, и Манатасси пошел дальше.

У водопада в скале были вырублены узкие ступени, и когда Манатасси поднялся на вершину, его ждали вооруженные люди. Они окружили его, и он пошел по единственной тропе через густой лес, покрывавший вершины гор.

Его вел дым печей, и скоро Манатасси оказался в естественном скальном амфитеатре, в чаше поперечником в сто шагов, где работал кузнец Зингала.

Старый мастер стоял у одной из печей, погружая ей в живот руду, вручную отбирая каждый кусок. Ученики почтительно собрались вокруг, готовые добавить слой известняка или древесного угля.

Зингала выпрямился и потер боляшие мышцы спины, глядя на приближающегося высокого незнакомца и его стражу. Что-то знакомое было в походке этого человека, в развороте плеч, в наклоне головы, и Зингала нахмурился. Он опустил руки и неуверенно начал ерзать: внешность человека пробудила в нем глубокие воспоминания. Незнакомец остановился перед ним и посмотрел Зингале в лицо – глаза у него желтые, свирепые, повелительные. Зингала взглянул на ноги незнакомца и увидел глубокий разрез ступни. Он завопил и упал лицом в землю. Взял одну деформированную ногу Манатасси и поставил на свою седую голову.

– Приказывай, – воскликнул он. – Приказывай, Манатасси, Большой Черный Зверь, Гром Небесный.