Каникулы вне закона

Кто бы походатайствовал насчет медали для меня? Или пенсии…

…Пикапчик «Ниссан» вздымает порыжевший от жирной пыли капот почти в небо. Сотый километр тянули мы в горы, выше и выше. На серпантинах чиркали о колючие сучья и камни одним бортом. На размытых и обрушенных поворотах зависали колесами другого над обрывом, глубину которого скрывали торчавшие навесом деревья. Под ними между зелено-коричневых гор ходил то ли туман, то ли набухали дождевые облака.

Шестой привал.

Та Бунпонг перекурил. Курит он бирманские темно-зеленые или оливковые сигары, «чаруты», завернутые по десятку в пластик. Упаковки напоминают динамитные. Они — его главный багаж, когда хмонг возвращается из очередной ездки к границе. В кузове «Ниссана» оборудовано второе дно. Несколько сот штук «чарут» укладываются в деревянные пеналы, которые вдвигаются между ним и настоящим. Проверив готовность укрытия на будущее, Та вытягивает из крайнего пенала грубой вязки свитер без рукавов и шерстяную трехцветную шапку с помпоном. Моя экипировка для предстоящего пешего перехода в горах.

К исходу второго дня мы добрались до вытоптанной грунтовой площадки. С десяток других «Ниссанов», притиснутых бортами, выстроены между скалой, с одной стороны, и пропастью, с другой. Шквалистый ветер раскачивает вдоль скалы седую косу хиловатого водопадика, который орошает брызгами кабинки и кузова. Последний привал перед границей с Бирмой. Как его здесь называют, «терминал».

Минуту-две перегревшийся мотор сотрясают конвульсии и с выключенным зажиганием. Наконец, он выстреливает с минометным грохотом черный выхлоп и затихает. Та Бунпонг ложится в кабине на сиденье навзничь, закрывает глаза, плетьми свешивает руки. Я разваливаюсь в кузове, потому что землица, даже покрытая травкой, холодная. Приходится набираться сил. Дальше — путь только пеший. К людям, которых назвал в Чиенграе рикша в майке с надписью «Спонсор».

В который раз за три недели опять предстоит переходить границу? Нелегально вчистую — впервые… Я — шпион. Нарушитель границ. Чего ещё ждать от меня, а мне — от своей жизни?

Путь в Мьянму, то есть в Бирму, как теперь она называется, на законном основании мне заказан. Получить визу для поездки в Рангун за двадцать пять лет, скажем так, активной жизни в Азии, удалось однажды, да и то туристкую, без права посещения учреждений или обращения к должностным лицам. Но запреты, да и границы в их древнем понятии уходящего двадцатого века становятся сущей ерундой всюду. А в прозрачной Азии, где государство ничто, а отношения между людьми, в том числе и с коррумпированными чиновниками, все, тем более. Границы созданы для того, чтобы на них кормились пограничники. Таков опыт веков.

Говорят, что бирманцы держат пять тысяч кордонных стражников. Цифра, как и любая рангунская статистика, мифическая. Их меньше. Но допустим все же… 1800 километров горной границы с Таиландом и Лаосом на карте, если их выпрямить с учетом взлетов и падений по высоте, превратятся в 20 тысяч километров. После того как все заявленные правительством Мьянмы пограничники займут посты, от одного до другого окажется по четыре километра… Кто хочет, гуляй вольно, либо через тайные перевалы — теряя время, либо через контрольно-пропускные пункты, теряя в доходах.

Местные предпочитают тропы. Та Бунпонг кормится их знанием. Тропа его забота. К кому шли — моя. Я кормлюсь своими знаниями…

Спит Та Бунпонг всякий раз не больше четырех часов. Время суток не имеет значения. На этот раз, перед выходом в поход, все-таки ждем рассвета. Кружка чая и — в путь… Лоб зудит от грубой шерсти вязаной шапчонки. Ноги переставляю в темпе, стараюсь не потерять из виду мотню на куцых клешах идущего впереди и потому всегда выше Та Бунпонга. Три часа подъема в сторону фиолетовой вершины Дой Интханоа, самой высокой точки Таиланда — две с половиной тысячи метров над уровнем моря, выматывают окончательно. Не хватает дыхания.

На четвертом часу пути отстаю от проводника уже километра на полтора, наверное. Начинают обходить попутчики, из тех, которые прибыли на «терминал» позже нас и с другими машинами. Молодуха в черном тюрбане, расшитой красной нитью кофте, голубой тяжелой юбке со множеством складок, легко обгоняет меня, хотя из заплечной корзины смотрят трое — крохотный сорванец, показавший язык, похрюкивающий черно-белый поросенок, шевеливший пятачком, и вякнувший на меня щеночек. Четверо парней в куцых клешах, как у Та Бунпонга, линялых домотканых куртках со шнурами вроде тех, которые нашивают на венгерках, поравнявшись, придерживают шаг. Молчат и тянутся вровень — двое по бокам, двое со спины.

В здешних краях белых не жалуют. Светлый глаз — дурной. Где пройдет «фаранг», пройдет и беда — полиция, обыски, аресты, сжигание «урожая». Майор Випол для операций в горах использовал исключительно местных. Да где бы я мог найти такого теперь?

Иду своей дорогой. Четверо — своей. Немного не по себе, что она у нас общая. Я не сбавляю хода. Плевать, кто и что вокруг. Я по своим делам иду, они — по своим. Все же, хотя бы из вежливости, могли бы и обогнать. Не бабы, на которых здесь таскают тяжести. Идут налегке, помповые одностволки да ножи в деревянных чехлах приторочены на спинах, вот и вся поклажа. Наконец, обгоняют. Кивают ждущему меня Та Бунпонгу.

— Хмонги, — говорит он мне. — Соплеменники… Я вам шапку дал, господин, на случай такой встречи. Она пропуск, сигнал, что «фаранг по приглашению». Парни хотели увидеть — кто сопровождающий…

Другими словами, пограничный контроль хмонгов мы миновали.

Я городской человек, в том числе и в Азии. Мой опыт в деревне прочесывание полей и селений, уставленных домами из бамбуковой дранки, пальмовых листьев и хрусткой глиняной лепнины. В Камбодже и вьетнамской дельте Меконга ради экономии, как говорится, живой силы и техники впереди легионеров запускали кхмерских наемников, после которых делать, в сущности, оставалось нечего. Армия Аттилы, говорил взводный Рум: впереди буйволы с навьюченными поросятами и женщинами, захваченными впрок, позади затухающий пожар.

Плоский мир заболоченных рисовых чеков, где далеко видно и без бинокля. С ним я был более или менее знаком. С миром гор — нет. Приходилось полностью полагаться на Та Бунпонга. Впрочем, пока я верил ему. Свел нас рикша в майке с надписью «Спонсор», а это значило, что хмонг имеет лицензию от опиумного князя на свою работу и я — под протекцией этой лицензии. В сущности, признал юрисдикцию воротил наркобизнеса.

Закон, запрещающий выращивать опиумный мак, едва протащили через таиландский парламент только в 1959 году, после чего, успокоив западных интеллектуалов, про него забыли. И верно поступили. Половину доходов хмонгов, каренов и шанов, населяющих северный Индокитай, обеспечивал и обеспечивает опиум, а в труднодоступных урочищах — только он. О вождях горских племен создавали представление как о прожженных проходимцах, агентов разведок — либо ЦРУ, либо КГБ, либо Гуньаньбу, либо Интеллидженс сервис, обзаводившихся частными армиями на грязные деньги. Тонг Ланг Ианг, к которому я шел, старейшина «зеленых хмонгов», определенно окажется из таких. Агент, проходимец и главарь частной армии. Иначе его народу, блокированному в горах опиумными князьями и правительственными частями, которые тоже торгуют и тем же, не выжить. Для исполнения шпионских, негодяйских и прочих в этом роде функций соплеменники его и выбирали. Общая для всех справедливость и правда — где вы?

«Зеленые хмонги» — зеленые потому, что основной краситель для домотканых штанов, курток, юбок, кофт, тюрбанов и торб таким и выходит из какой-то травы, русского названия которой нет. Сомневаюсь, чтобы нашлось английское или французское, а в латыни я не силен. Становища «зеленых» разбросаны по обе стороны тайско-бирманской границы, и на какой территории меня встретил Тонг, проверявший в чанах качество варева с красителем, его не беспокоило. Старик ходит в сопровождении трех молодцов, которые, как он говорит, спят у него в ногах, даже когда приходит одна из жен, в каждой деревне — своя и с детьми.