Страница 64 из 78
Зачем он мне это сообщает, не трудно догадаться. И я говорю:
— Тонг, я без оружия. Я разрешу твоим людям меня обыскать.
Он вздыхает.
— У тебя есть камера? Любая?
— Нет.
— Компас, карта или радио?
— Тонг, я разрешу твоим людям обыскать меня.
— Да, ладно… Как же ты без оружия?
— У меня дело поважнее, чем стрельба.
— Значит, торговля? Ну, хорошо… Пошли.
Обходим хижину, возле которой висит на ремнях, перекинутых через козлы, черный хряк, его ноги не держат собственного веса. Два лохматых пса свернулись под ним, греются возле свиньи, уткнув морды в шерсть. В горах, на высоте за тысячу метров, заметно похолодало к вечеру. Телохранитель Тонга приносит французскую шинель образца пятидесятых годов, даже пуговицы на месте, но она не налезает, узка мне в спине, набрасываю внакидку. Не отказался бы и от перчаток. Вот где пригодилась бы ибраевская папаха, уничтоженная в туалете ташкентского аэропорта!
— Смотри сюда, — говорит Тонг.
Обширный распадок под кручей застилал километровой ширины красный ковер. Клубничная долина! Тонг настаивает, что раньше здесь были опиумные плантации, а теперь за счет клубники кормятся сто двадцать семей этой деревни, хотя видел я не больше десятка хижин.
Ладно, потерплю россказни. Таков обычай — привирать. Та Бунпонг предупреждал о нем. К серьезному разговору подходят постепенно.
— Передай там…
Тонг делает ныряющий тычок ладонью куда-то за горы.
— Передай там, вашим… за опиумом приходить ко мне не стоит… С этим, по крайней мере, здесь, все!
Лицемерие — неразрывная часть вежливости. Да простят эту ложь Тонгу его горные боги.
На краю деревушки, в двадцати шагах, ударили в тамтам, приставленный к большой хижине из бамбуковой дранки. Гул увяз в тумане. Та Бунпонг объяснил, что подают сигнал на общий сход, где пожаловавший с инспекцией вождь воздаст почести духам-покровителям урожая. Металлическая пиала со сладким клейким рисом, бамбуковая долбленка с самогонкой и букетик маковых завязей лежали на циновке перед жердями, на которых стоял плетеный сундучок-корзина. В ней и обитали «покровители».
Величественным кивком отпустив меня, Тонг прошествовал к корзине. За ним потянулись тремя шеренгами мужички с винтовками и мачете за спиной.
— Таким же ритуал был, когда выращивали опиум, — шепнул Та Бунпонг. Благодарили за хороший сбор сырца…
Оглядываюсь на него. Улыбается хитровато.
— Значит, выращивают где-то?
— Пошли, пора устраиваться на ночлег, — ответил он. — Посторонним тут нечего делать. Я-то «красный хмонг», другого племени. Мешаем только… Серьезные разговоры завтра. Тонг просил сказать тебе… На рассвете. Потом попрощаемся, наверное.
— Попрощаемся?
— Мы с вами. Вы, я думаю, если все обойдется, отправитесь дальше с ним.
— Попросить, чтобы оставили?
Та Бунпонг слегка кланяется.
— Меня послушают?
Он опять кланяется.
Вдали над горами гигантским светляком проплыл проблесковый сигнал вертолета. Мотора не слышалось, грохот умирал среди круч.
— Патрульный, — сказал Та.
Он расправил противомоскитную сетку над лавкой из бамбуковых бревен, выделенной нам для ночлега под открытым небом.
— Что значит — патрульный? — спросил я.
— Завтра вылетит снова. Высматривает скрытые делянки… А смотреть-то в других местах следует.
— Где же?
На лице Та Бунпонга появляется маска отчуждения.
— Далеко отсюда, — говорит он.
Это была тяжелая ночь. Согревались мы, прижимаясь спинами. Чужаков здесь не кормили, не поили и не пускали в дома. Но звездная крыша, всякий раз, как я просыпался от шума, визга и гвалта гулянки вокруг корзинки с духами-покровителями, захватывала воображение… Большая Медведица ползала здесь у горизонта.
«Далеко отсюда» оказалось в двух часах ходьбы по узкой тропке, проторенной между колючими кустами по склону горы так, чтобы с тяжелой заплечной корзинкой не приходилось штурмовать кручи. Крупная псина, похожая на кавказскую овчарку и чихуахуа сразу, возможно, помесь с той породой, которую вывели американцы для патрульной службы во Вьетнаме да бросили после ухода, неторопливо вышла и, сложив лапы, улеглась, перегородив тропу. Из кустарника кто-то окликнул на диалекте. Та Бунпонг коротко отозвался.
— Поднимите руки, — попросил он. — Так полагается.
Мягко, вприсядку свалившийся с дерева леший, обвешанный поверх то ли одежды, то ли формы пучками травы и веток, без проволочек обгладил нас обоих грязными руками по бокам, спине и груди. Вывернул сумку. Пока проверял меня, псина, потянувшись и зевнув так, что своротило челюсть, натасканно встала возле Та. Метрах в двадцати дальше, на склоне, поднимавшемся справа, пожелтевшие от надломов, набросанные ветки выдавали либо снайпера, либо пулеметчика, наблюдавшего из укрытия.
— За мной, — приказал по-английски леший.
Метров сто мы шли за ним, псина замыкала шествие.
На аккуратной делянке, засеянной образцами опиумного мака, словно в академическом саду с плашками на английском и латыни, в позе доброжелательного монарха, отца своего народа и покровителя ботаники, принимал позы его величество Тонг Ланг Ианг, облаченный по случаю официальной аудиенции в оливковые штаны французского пехотинца образца полувековой давности и мундир с эполетами. Канитель, свисавшая с плеч, разнилась — справа длинноватая золотистая, слева — алая, да и эполеты не совпадали. Один был тайским парадным полковничьим, второй — лаосским, времен давно свергнутой монархии.
Я проделал ногами движение, которое полагалось в Легионе после команды «Оружие на караул!» и, поскольку оружия действительно не имел, оттопырил ладонь у вязаного малахая.
Утренняя поверка в сумасшедшем доме.
Опиумный мак вокруг меня расцветал белыми, фиолетовыми и светло-желтыми бутонами.
— Ты, Бэзил, — сказал вождь торжественно, — второй из России, кому показывают образцы лучших сортов. Мы приводим сюда проверенных людей. Та Бунпонг рассказал, что ты долго жил в Бангкоке и теперь вернулся делать с нами бизнес… Что ж! Ты видишь, что имеешь дело с правильными людьми и держишься правильной дороги…
— Спасибо, Тонг, — сказал я. — Подарка у меня нет, прости. Но, может быть, ты примешь вот эти часы?
Старого болтуна стоило вознаградить. Он выбрал верное слово — Второй. У Тонга здесь из России я действительно второй. Узнать бы, кто — первый.
Немецкой фирмы «Эгана» механический хронометр я купил во Франкфурте, в аэропорту, на подмену поврежденных «Раймон Вэйл», которые оставил вместе с российскими и казахскими бумагами там же, в наемном сейфе аэропортовской камеры хранения. Несколько тысяч тенге, удостоверение кинолога южно-казахстанской таможни, комок рублей и блокнот, которые я заклеил в севастьяновском конверте банка «Пари-Ба»…
Пришлось хронометр снять и почтительно, поддерживая ладонью левой локоть правой руки, вручить повелителю дань. Старикан жадноват и, вижу, подарку рад.
— Тонг, — говорю я. — Пусть Та Бунпонг идет со мной. Мне нужен слуга.
— Возьмем, — ответил Тонг. — Но мне придется послать по радио упреждение.
Я понятливый. Конверт с десятью тысячами батов, приготовленный ещё для Огурца, стараясь действовать поделикатней, подсовываю под эполет с красной канителью. Не вынимая его, вождь и отец своего племени отдает короткий приказ конвойному.
Как же усложнялись процедуры!
Помниться, мне говорили, что раньше на этой тропе царила такая вопиющая неразбериха, что у визитеров не то что документов или рекомендаций — имени не спрашивали. От Чиенграя разрешалось двигаться в этот район без проводников, достаточно было купить место под тентом в кузове «Ниссана» наравне с местными… Беспорядок в охранной службе обошелся в начале девяностых в миллионы долларов. В Гонконге перехватили рыночного гения Сун Кха тайского банкира Сакчая Суваннапенга. По доносу платного осведомителя «полевого советника» Фонда ООН по борьбе с наркотиками Одда Хальема, который завербовал агента здесь, на этой дороге в горах. Должность «полевого советника», то есть оперативного сотрудника Фонда, заманчивой звездой мерцала когда-то в моих воспаленных мечтах по причине ооновского паспорта, а также высокого жалованья и практически неограниченных накладных расходов…