Страница 23 из 46
- Подумаю,- пообещал я.
Айказян добавил вполголоса:
- Я нахожу, что состав лаборантов пополнился очень своевременно.
- Это можно было сделать всегда. Но, может, и хорошо, что нелегкая задача уже решена,- ответил я.
Шеф взглянул на меня из-под мохнатых бровей: - Так считаешь?..
- Я же сказал.
Упрятав авторучки, Айказян смял и выкинул в корзину исписанный листок и молча вышел из лаборатории.
- Почему ты отказываешься ехать в Цахкадзор? - спросила Седа.
- А ты собираешься?
- Конечно.
- Я ни разу в жизни не стоял на лыжах!
- Ничего, научишься,- принялась уговаривать Седа.
- Значит, и ты тоже едешь...
- Да, да!..
На остановке я не стал, как обычно, прощаться с Седой, и мы вместе свернули влево.
- Седа, а ты хочешь, чтобы я поехал?
Мы прошли еще метров сто, и она наконец проговорила: - Поедем. Развеешься. Вот уже. несколько дней на тебя просто страшно смотреть...
- И много их собирается?
- Кого?
- Едущих?
- Не знаю. Рубен предложил мне, и я сказала, что поеду, если и ты...
Мы остановились возле ее дома.
- Во сколько отправляемся? - спросил я.
- Через два часа надо быть на вокзале.
- Едем поездом? - удивился я.
- Поездом.
Стал лихорадочно прикидывать, успею ли съездить домой, потом вовремя добраться до вокзала, и вдруг вспомнил о самом главном, о лыжах... У меня ведь их нет. Какой же смысл ехать в Цахкадзор?
- Не волнуйся,- успокоила Седа.- У меня две пары. Еще осенью запаслась. Уж очень они были хороши. Не удержалась. И палки бамбуковые, не алюминиевые. Так что все в порядке.
Я с отчаянием взглянул на часы, потом на перегруженные троллейбусы и трамваи.
- Не успею съездить домой,- мрачно заметил я.
- Хочешь, пойдем к нам? - пригласила Седа.- Пообедаем, потом возьмем такси -и на вокзал.
- Ас Рубеном ты не договаривалась?
- Нет. Когда ты сказал, что не едешь, я тоже отказалась.
Седа прошла вперед и стала торопливо подниматься по лестнице. Я еле успевал за ней. Она достала из сумочки ключи и, открыв дверь, пригласила меня войти.
Я почему-то думал, что дома у них никого нет, но, уже снимая в коридоре пальто, услышал: - Это ты, дочка?
- Я, мам,- отозвалась Седа.- Со мной товарищ.
- Левой?
- Да...
Мать Седы сидела в кресле. Я подошел и поздоровался с ней за руку.
- Садись, сынок,- пригласила она. Потом хрипловатым голосом спросила: -Ты спешишь, Седа?
- Да, мам, - ответила Седа, повязывая передник. - Мы едем в Цахкадзор.
Ситцевый передник с яркими цветами придавал Седе новое очарование. Она сделалась более земной, более близкой и очень какой-то ясной.
- Я сейчас накормлю тебя, мам,- сказала она.- И мы поедем А завтра к вечеру буду уже дома.
Завтра вечером. А я-то думал, что сегодня же и вернемся.
- А есть там где ночевать? - спросил я.
- С ночевкой несколько сложновато, но что-нибудь придумают,- успокоила Седа.- Я не первый раз туда еду, всегда устраиваемся.
Она придвинула кресло матери к столу и, усевшись напротив меня, спросила:
- Выпьешь что-нибудь?
Мать Седы пристально, взглянула на меня.
- Нет, спасибо,- ответил я.
- У меня есть французский коньяк, - улыбнулась Седа.- И знаешь, все не было случая открыть. Давай?!
- Нет, я вообще не пью. Но если бы и выпил когда, то только нашего. А сейчас, ей-богу, не хочется.
- Ты женат, Левой? - вдруг спросила мать Седы.
Я опустил ложку с супом в тарелку и взглянул на Седу.
- Закутай хорошенько ноги, мама, - выручила меня Седа.
Потом мы молча продолжали есть.
Седа принесла из кухни плов с черносливом и сказала, что обязательно зажарила бы в духовке курицу, знай, что я буду у них обедать.
- Седа мне много рассказывала о тебе, Левон,- сказала мать.- Я давно хотела тебя увидеть, но ты почему-то все отказывался зайти.
Я удивился: Седа ведь никогда не приглашала меня к себе домой.
- Очень занят, - ответил я. - Вечерами тоже работаю, не в лаборатории, так дома.
- Знаю, знаю. Дочка говорит, что ты будешь большим ученым.
Мне стало неловко, и я в душе обозлился на Седу.
- Чего смутился? - заметила мать Седы.- Сейчас перед способным человеком открыты все пути...
- Мам,- перебила ее Седа,- какой компот открыть, персиковый или абрикосовый.
- Спрашивай у гостя. Я сказал, что. предпочитаю персиковый.
Когда Седа вышла за компотом, мать просительно прошептала:
- Левон-джан, пожалуйста, никогда не обижай Седу. Она у меня единственная.
- Ну, что вы! - аоскликнул я.- За что мне ее обижать? Она мой хороший товарищ. В лаборатории, правда, мы иногда спорим. Но это только по работе. А по работе всякое случается. - Я боялся замолчать, чтобы мать Седы еще чтонибудь не сказала. И потому болтал без умолку.- Без стычек и споров и дня не проходит. Люди ведь заинтересованы в своем деле, каждый ищет лучшее решение. Отсюда и споры. Но, кстати, они даже делают работу интереснее...
Вошла Седа, и я замолчал.
Но вот, взяв лыжи, мы собрались уходить, и мать Седы сказала:
- Левон-джан, ты там позаботься о Седе. Смотри, чтоб она не простудилась. Ты не представляешь, какая она упрямая...
- Обещаю вам! - заверил я.
На улице нам сразу подвернулось такси, и мы попросили водителя поскорее доставить, нас на вокзал.
Кроме лыж Седа еще взяла с собой дорожную сумку.
- Боишься, что мы в Цахкадзоре с голоду помрем? - спросил я.
- Тут не только еда. И лыжные костюмы тоже,- сказала Седа.- Думаешь, прямо так и будем там? - она показала на мои полуботинки, на каучуке.- Стоит тебе разок приобщиться и войти во вкус, вовек не захочешь, чтобы наступила весна. Честное слово! Жаль только, не каждое воскресенье удается выбраться... За мамой ведь некому приглядеть. Иногда только прошу соседку...
- У нее что, ревматизм?
- Хуже. Паралич,- ответила Седа.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Четыре или пять зеленых вагонов. Широкие полки забиты узлами, детьми и безучастными ко всему вокруг пассажирами.
И очень много молодежи. Наверное, студенты. Все в лыжных костюмах. Девушки в брюках и в ярких шерстяных свитерах. В конце вагона под аккомпанемент худощавого паренька-гитариста несколько человек поют "Киликию", чуть поодаль сидят двое. Девушка держит в ладонях пальцы парня и незаметно ласкает их. Они не обращают на нас никакого внимания. Не обращают внимания и на двух севанских крестьянок, которые только головой покачивают, дивясь бесстыдству "этой молодежи".
Восседающий на соседней скамье старик вставляет в свой мундштук из вишневого дерева "Аврору" и начинает дымить.
Один из парней предупреждает его, что в. вагоне курить запрещено, особенно нельзя этого делать в присутствии женщин. Но старик будто не слышит его, не обращает никакого внимания. А когда молодой человек повторяет свое замечание, старик вдруг начинает громко сетовать, что, дескать, нет у современной молодежи никакого уважения к старшим, учат их, учат годами, но никакого им от науки проку...
Сетует, но сигарету гасит и, вынув ее из мундштука, заботливо вкладывает обратно в пачку.
Самым поразительным в нашем путешествии было то, что электричка часто останавливалась, хотя никаких станций но дороге не было. Останавливалась, потому что возвращавшиеся с полей колхозники считали себя вправе воспользоваться новым для этих мест видом транспорта и, где ни завидят электричку, поднимают руку. Машинист охотно тормозит до полной остановки, подбирает людей и едет дальше до следующих просителей.
Меня эти бесконечные остановки нервируют. Я злюсь, в душе ругаю на чем свет стоит и машиниста, и этих странных путников. Но когда потом вглядываюсь в лица тех двоих, что, занятые собой, никого и ничего не замечают, понимаю, что эта поездка прямо для них: чем дольше она протянется, тем и лучше.