Страница 20 из 30
- Да, главная фигура свалилась, - усмехнулся Громушкин, - теперь уж не до нее. Все занять сплошь иными проблемами, как-никак, выборы на носу. Да и сам Варенцов....
- Зато он - главный свидетель, - сказал Конюхов, докуривая сигарету и туша ее об табурет. - Остается надеется, что из этого что-нибудь выйдет. Я слышал, что в Москве за самого Караева взялись.
- Ты серьезно? То-то я гляжу, Марченко чувствует себя куда как вольготнее
- Чей-то заказ, не иначе, - пробормотал Кисурин. - Если мы не первыми докопаемся до Османова, а найдем его останки - хана, брат, будет.
- Да, - Конюхов согласно кивнул и стрельнул окурок в корзину для бумаг. - Полетят головы и, скорее всего, наши в первую очередь. Остается надеется, что о нас внезапно все забудут, мало ли бывают же чудеса на свете.
- Чудеса будут, если Османов заговорит.
- А если нет, - сострил Кисурин, - будем гордиться тем, что поймали его и вновь не смогли предъявить обвинение. Это уже песня, господа.
- Только в соучастии, - Конюхов недовольно взглянул на девушку с фотографии, - Скорее всего, работали его телохранители или какая-то неподготовленная "шестерка". Вы же прекрасно знаете Гамлета.
- Куда уж, - поморщился Громушкин, - Другое дело, как нам найти этого исполнителя.
- ... фигового, - добавил Кисурин.
- Не ерничай. Сам понимаешь, Османов нужен позарез и ты лично его не заменишь.
Конюхов пожал плечами.
- С этого и начнем. Хотя дело ой как "висяком" пахнет, ой как пахнет.
- А ты не принюхивайся, - посоветовал Кисурин.
Мне кажется, она знает обо мне все. И ничего конкретного. За эти несколько дней мы только и делились впечатлениями о прожитом, большею частью, конечно, я сам, рассказывали друг другу странные, порой ничего не значащие фрагменты из истории наших судеб и почти всегда наедине - Наташа не слишком доверительно ко мне относится и поныне, хотя все же лучше, чем в первые дни, видимо, считает, что людям, у которых отсутствует сотовый телефон, не должно быть вхожими в этот дом. Девушка по-своему права, но куда хуже было бы, продолжи я игру, затеянную ради спортивного интереса подле их дома. Она первой бросила бы в меня камень после первого же неверного шага. И была бы абсолютно права. А так....
Что ж, побыть "человеком из общества" мне не удалось. Я надеялся, правда, не слишком обнадеживая себя, на то обещание, что она дала мне тем вечером, перед нашим расставанием. В конце концов, приходилось напоминать себе, что ее слова могут быть истолкованы как угодно ей самой, а могут быть и попросту забыты. Она была хозяйкой положения, мне же надлежало лишь ожидать решения, что должно быть вынесено, по прошествии некоторого времени, необходимого для того, чтобы придти в себя после наших разговоров под покровом прохладной августовской ночи и решиться на новый шаг, а, может, оставить все как было. Как, возможно, оно и должно было быть.
Утром следующего за первой нашей встречей дня она позвонила мне в номер и снова напомнила о своем тогдашнем предложении; более всего меня поразила изумительная перемена, происшедшая в ее голосе, в самих его интонациях. Ресторан "Казахстана", нет, она не против, конечно не против, скорее, ей интересно, где я все-таки обитаю, о том, что он существует гостиница с таким названием, - Тамара Игоревна была в курсе, частенько ей доводилось видеть это обширное пятиэтажное здание, но ни разу не приходилось заходить внутрь него. Право же, очень интересно, и это нисколько ее не смущает. В трубке в этот момент послышался голос Наташи: "Я буду весь день у Антона, так что можешь распоряжаться собой как угодно", и ехидный смешок девушки.
Вишнево-красный "вольво" Тамары Игоревны притормозил у входа, я уже давно поджидал его в дверях, сбежал по ступеням вниз, открыл ей дверцу и помог выбраться из машины. Тамара Игоревна не была против, когда я поцеловал ей руку и провел в зал ресторана; блюда она заказывала сама, нечто легкое: кофе, пирожки, салат "оливье". И почти ни к чему не притронулась, слушая мой сбивчивый рассказ. Она попросила сообщить что-нибудь о себе из далекого прошлого, я с охотой выполнил ее просьбу; я готов был выполнить любую ее просьбу, но на ответный шаг так и не решился. А она не стала злоупотреблять, как ей показалось, временем, потраченным в ресторане совершенно напрасно, кое-что, тем более я и так уже знал, пригласив меня на прогулку в городском парке. Поздним летом или ранней осенью, конец август можно называть и так и так, как заблагорассудиться, он удивительно хорош; Тамара Игоревна частенько проводила время в нем, еще в давнопрошедшие годы, до женитьбы, еще в детстве, да и после свадьбы иной раз заглядывала сюда. Большей частью одна, редко с дочерью и почти никогда с мужем.
Голос ее не дрогнул, упомянув о муже, среагировал только я, неожиданно для самого себя вздрогнув всем телом. Она недоуменно обернулась, нет, все в порядке, заверил ее я, так, что-то дурное вспомнилось.
О себе она по-прежнему хранила молчание, даже когда рассказывала какую-то случившуюся историю, она казалась нереальной, никогда не происходившей, как нереальной казалась мне и наша встреча. Сейчас, когда мы брели по одной из аллеек парка, Тамара Игоревна вспомнила то время, когда ей было семь лет, она отправилась в самостоятельное путешествие в парк "о, уверяю вас, тогда я считала себя ужасно самостоятельной и всегда огорчалась чьей-то надо мной опеки", - и, разумеется, заблудилась. После этого - сам виноват - я неудачно выдал суждение о древности этого парка, мы перешли с разговора о личном на интересовавшую ее всегда тему причудливой архитектуры города, той, что сохранилась с прошлого века, интимность беседы была потеряна и как выяснилось безвозвратно; по прошествии еще нескольких, как мне показалось, минут, прогулка подошла к концу. Нам пришлось расстаться, но с непременным условием, на котором она настояла, встретиться вновь в любое удобное для нас обоих время.
Ее вишнево-красный "вольво" оставил меня у "Казахстана" - в дороге мы почти не разговаривали, просто молчали, глядя мельком, украдкой друг на друга - и исчез в конце улицы. На всякий случай, я помахал вслед рукой, не знаю, заметила ли мой жест Тамара Игоревна. Не думаю, ей не стоило отвлекаться в зеркало заднего вида, вживляясь в поток машин, пытаясь не упустить точно в последний раз человека, который поцеловал на прощание ее сухие потрескавшиеся губы, и к которому она на короткое мгновение прильнула всем телом, а затем быстрым движением вернулась в вишнево-красный "вольво". Мне только кажется, что она вспоминает, заезжая на Березовую, о нашей прогулке в парке, о том, что мы пытались сказать друг другу, всякий раз, натыкаясь на непреодолимое препятствие; и разговор срывался, начинался заново с новой точки и приходил все к тому же.
Интересно, что она скажет о долгом отсутствии дома с почти незнакомым человеком, два дня не срок, своей дочери? И как воспримет меня Наташа, если....
Нет, я слишком уж тороплюсь. В конце концов, у нас еще есть время привыкнуть друг к другу, много времени, повод для этого есть у нас обоих. То, что Тамара Игоревна случаем этим намерена воспользоваться, видно по ее лицу, по манере одеваться, резко изменившейся с первого свидания, по тому, какой косметикой и как она пользовалась раньше и теперь, по тому, как она пытается сказать то, что я вижу в ее глазах. И как я, неуклюже, пытаюсь ответить ей на это тем же, и как мы точно маленькие дети, робко и немного жалобно, смотрим на прогулках куда-то в сторону, разом опуская глаза, не решаясь предоставить другому свой взгляд, чтобы тот прочитал в нем....
Все же я слишком тороплюсь, просто не могу себя сдерживать, не могу не спешить. Случай, он притаился за нашими спинами, он не дает нам времени на раздумья, на ожидание, на робость, ни к чему не обязывающие слова, которыми мы так щедро делимся друг с другом, пустые признания, на время потраченное впустую у телефонной трубки, у стоянки автомашин, у собственной запертой двери. Тот самый случай, имевший место несколько недель назад, он стоит надо мной подобно неусыпному стражу, голему, он забирает мои силы и не дает мне возможности говорить громко, я общаюсь исключительно шепотом, оглядываясь на двери, лишний раз, для себя и для нее, проверяя засовы и задвижки, отделяющие меня, нас от внешнего мира, от ближайших прохожих, людей в парках и на улицах. Когда я говорю громко, меня сковывает страх, когда я молчу, он становится все сильнее.