Великое плавание

– Ты прикасался к нему? – спросил Орниччо.

– Я схватил его за шиворот, но и это прикосновение наполнило меня отвращением.

– Ты помоешься сейчас же, – сказал мой друг, – потому что это мерзкий и грязный старик.

– Он действительно мерзкий, – сказал я. – Когда он плюхнулся подле кустов, он так жалобно закричал, что я уже пожалел о случившемся. Он позвал меня, и я тотчас же подбежал к нему.

Орниччо крепко сжал мою руку и спросил:

– Что же ты сделал?

Внезапно меня охватил ложный стыд, помешавший мне сказать моему другу всю правду. Как признаюсь я, что перенес оскорбление от этого ненавистного колдуна?

– Ну, Франческо, что же ты сделал дальше? – повторил мой друг.

– По злому взгляду старика я понял, что он замыш-ляет что-то недоброе. Тогда я моментально повернулся и побежал за вами, – ответил я.

Орниччо выпустил мою руку, откинулся назад и вздохнул так, словно избежал большой опасности.

– Этот несчастный, – сказал адмирал, – был когда-то великим путешественником и богатым идальго. Мне рассказывали, что он был красив, как Адонис.[41]

– Мессир, – перебил его мой друг, – это было когда-то, а сейчас его давным-давно пора убрать из Палоса, так как, откровенно говоря, все ваши матросы так или иначе сталкиваются с ним. Ну, Франческо, – продолжал он, – иди домой и хорошенько помойся горячей водой. Котелок над очагом, а в очаге еще не потухли угли. Потом сложи свои вещи.

После всех волнений этого дня я, хорошенько помывшись, свалился в постель и заснул как убитый. Орниччо без меня уже привей в порядок наши сундучки.

Ночь прошла как мгновение, и я даже не видал снов. Мое пробуждение приветствовали ясное небо и прекрасные темно-зеленые кроны деревьев, которые покачивались от легкого ветра.

– Орниччо, – сказал я, – братец, все плохое прошло. Завтра утром мы отплываем. Господин меня простил, правда ведь, братец?

– Господин тебя простил, – ответил мой друг, целуя меня. – И все плохое осталось позади.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МОРЕ ТЬМЫ

ГЛАВА I

Море Тьмы, не заслуживающее этого мрачного названия, и вечерние сказки

Итак, за полчаса до восхода солнца, в пятницу, 3 августа, мы сняли с якорей свой небольшой флот и, распустив паруса, вывели суда из неглубокого речного рейда Палоса.

Несмотря на ранний час, все население города вышло нас провожать. И, уже отплыв далеко за пределы бухты, мы могли различать красные, белые и черные точки, усыпавшие берег.

От волнения мне так сдавило виски и горло, что я вынужден был снять берет и расстегнуть ворот, и все-таки кровь слышно толкалась в пальцах рук, и мне казалось, что я держу не шляпу, а свое собственное сердце.

Глаза мои были полны слез. Чего мне было еще желать? Господин держал в руках развернутое знамя с изображением Христа распятого, друг мой стоял рядом со мной, мы плыли в Сипанго и Индию – страны, о которых раньше я мог только мечтать.

Пройдя по палубе, я не заметил ни одного печального лица. Как непохожи были сейчас эти люди на угрюмых палосцев со стиснутыми зубами, выслушивающих приказания королевского чиновника!

Легкий попутный ветер доносил к нам запах апельсиновых рощ. Все благоприятствовало нашему отплытию.

Небо было того нежного молочного цвета, какой оно приобретает перед рассветом. Потом на востоке появились розовые пятна и поплыли по воде. Через несколько минут все море испещрилось как бы лужицами крови. Людям, которые последний раз хотели бросить взгляд на покидаемую ими землю, уже невозможно было это сделать – прямо над черным берегом Испании взошло солнце.

Но так трудно было оторваться от родного берега, что все старались смотреть назад. Поэтому через час после отплытия люди еще ходили по палубе, точно слепые, наталкиваясь на различные предметы и друг на друга.

Выйдя из Палосской бухты, корабли наши взяли курс на юго-запад, по направлению к Канарским островам. Дальше начиналось Море Тьмы.

Суда шли рядом на таком близком расстоянии, что мы, стоя у бортов, могли переговариваться с командами «Ниньи» и «Пинты», но этой возможностью пользовался только Орниччо, так как я плохо владею испанским языком.

К вечеру этого дня все три каравеллы сошлись вплотную, и командиры «Ниньи» и «Пинты» получили распоряжения адмирала на ночь.

Как я уже сказал, ветер все время дул попутный, и у команды было мало работы. Для того чтобы закрепить доброе расположение духа испанцев, адмирал перед вечерней молитвой разрешил матросам развлечься.

Они составили круг, в середине которого танцоры и певцы развлекали других своим искусством. Один из матросов с помощью булавок смастерил себе из плаща женское платье и, высоко подобрав волосы, изображал танцовщицу, но адмирал, строго нахмурившись, велел ему прекратить эту забаву, так как присутствие женщины на корабле – это такой же дурной знак, как и присутствие кошки.

Орниччо придумал еще одно развлечение. С «Ниньи» перебросили корабельный канат, и друг мой, укрепив его абордажными крючьями, взял в руки два зажженных факела и перешел по канату на «Нинью», а затем снова вернулся на «Санта-Марию».

Смелые могерские и палосские моряки, никогда не бывавшие в балагане канатоходца, затаив дыхание следили за уверенными шагами моего друга. Должен признаться, что и у меня раз дрогнуло сердце. Это было, когда ветер качнул «Нинью» и канат натянулся, щелкнув, как бич. Но уже в следующую секунду Орниччо стоял на палубе «Санта-Марии». Адмирал знаком подозвал его к себе.

Думая, что господин недоволен поступком Орниччо, я ожидал услышать резкие слова, но мессир, наклонясь к моему другу, говорил с ним приветливо и ласково.

– Прошли времена, когда человек завоевывал свое счастье в бою, – сказал адмирал. – В записках путешественников ты можешь прочесть рассказы о том, как при восточных дворах люди иной раз заслуживали расположение государей умением плясать или показывать фокусы. Кто знает, может быть, твое искусство обратит на себя внимание индийского царя?

Господин говорил это важно и громко, и испанцы слышали его так же хорошо, как и я. Двое или трое из этих людей, стоявших поодаль от адмирала, закрывшись руками, еле удерживались от смеха, и это больно ущемило мое сердце.

Мне думается, что на «Нинье» и на «Пинте» царило такое же доброе настроение, как и на флагманском судне. Правда, синьор Алонсо Пинсон сообщил нам, что на «Пинте» внезапно испортился руль и что, на его взгляд, это дело рук бывших хозяев «Пинты» – Гомеса Раскона и Кристоваля Кинтерро. Но так как руль был быстро исправлен, ни господин, ни братья Пинсоны не приняли никаких мер по отношению к этим людям.

9 августа мы доплыли до Канарских островов. На Гран-Канарии нам пришлось немного задержаться, так как «Пинта» дала небольшую течь и нуждалась в починке.

Пока судно приводилось в порядок, «Санта-Мария» дошла до Гомеры, где мы начали запасаться топливом, водой, а также прикупили немного скота – для провианта.

Жалко было смотреть, как перегоняли бедных животных по шатким доскам на корабль.

Сильные и красивые – андалузской породы – быки дрожали от ужаса, ступая на качающуюся палубу. Их водворили за перегородку, но даже спустя несколько часов они еще жалобно ревели и не принимали пищи. К вечеру животные понемногу успокоились. Из-за загородки исходил такой знакомый мне с детства теплый запах хлева, что я невольно задержался возле нее. К моему удивлению, оказалось, что я здесь был не один. Несколько испанцев стояли у яслей, прислушиваясь к хрусту пережевываемой жвачки, а у старого матроса Вальехо на лице было написано такое выражение, точно он слушает райскую музыку.

– И ты здесь? – недовольно сказал один из матросов. – Что тебе здесь нужно, лигуриец?

– Оставь его в покое, – миролюбиво сказал Вальехо. – Мальчик, видно, как и ты, из деревни, и ему любо вспомнить свой родимый дом.

41

Адонис – в древности его представляли себе в виде прекрасного юноши, возлюбленного богини любви.