Всадники

- Не-е, - помотал головой Назарка. - Взял в кладовке.

- Сам? Разве ж можно?

- Там этой нельмы - завались.

- Большой ты вырос, Назар, и когда только успел? - спросил Севка, вспоминая свою первую встречу с Назаркой. - Небось скоро на мельницу заступишь... на мое место.

- Не-е! Я лучше на своем, - захлопал ресницами и насторожился Назарка, силясь понять, зачем этот разговор.

- Что это ты сегодня зеваешь? Не выспался?

- Чего-то вот тут болит.

Сдернул Севка картуз, пощупал Назаркину голову - горячая!

- Купался в Тавде?

- Не-е, не купался.

- А по воде ходил? Небось рыбу ловил?

- Ловил... Только не клюет.

- Значит, простыл, - заключил Севка. - Домой побежишь или на мельнице переночуешь?

- На мельнице...

- Ну, тогда марш на мою постель! А то стоишь босиком, а тут сыро от реки.

Среди ночи Севка проснулся. Рядом сопел Назарка, от него веяло жаром, как от печки.

- Дядя Порфирий! - тихонько позвал Севка. - Что это с ним?

- А что? - отозвался мельник, словно и не спал.

Порфирий слез, прошлепал босыми ногами к лампе, прибавил огня и вернулся к нарам.

- Да-а, брат! - дотронулся до Назаркиного лба. - Так и горит. Липовым бы отваром напоить.

Проснулись завозчики. Начали советовать каждый свое.

- Что твой отвар! - возразил один. - Влить бы ему с полстакана самогона-первача. Враз бы как рукой...

- Оно бы неплохо, - перебил второй. - Но ведь малое дитя. Его нутро, поди, не примет этой гадости.

- И то верно, - согласился первый. - Нипочем не примет.

Утром Порфирий смотался в Гусаки, привел Егора Лукича.

Назарка проснулся и сразу захныкал. За ночь он осунулся, глаза ввалились.

- Что болит? - спросил отец. - Голова?

Отвернулся Назарка, ничего не сказал.

Над ним склонился Севка, зашептал:

- Так нельзя! Ты скажи. Может, у тебя и еще что болит, не одна голова?

Назарка с усилием проглотил слюну, указал пальцем на горло.

Ему силком разжали челюсти, заглянули в рот.

- Должно, горловая, - неуверенно проговорил Порфирий. - Если так дело сурьезное. Называется скарлатина.

Порешили отвезти Назарку домой, в Гусаки. Но он уцепился за Севку и ни в какую!

Так и остался.

Порфирий вскипятил чайник, заварил какой-то травы, остудил, насильно влил в Назаркин рот ложки четыре отвара.

И помогло. В обед Назарка с охотой похлебал свежей ухи, съел вареное яйцо. На глазах повеселел, даже на мельницу запросился.

Севка на мельницу его не пустил, оставил лежать в завозчицкой. А сам нет-нет да и наведается к нему. Погладит неровно остриженную ножницами Назаркину голову, невзначай пощупает лоб, пошутит и снова захромает к своим весам. Если Порфирий высунется из люка, покажет ему издали: мол, все в порядке!

Но к вечеру снова заскучал Назарка. Ночью метался в жару, стонал, лепетал невнятное.

И так всю неделю: к вечеру - хуже, к утру - получше. Назарка похудел, ослаб, стал желтый, никого к себе не подпускал, кроме Севки.

В седьмую ночь Порфирий разбудил Севку.

- Беда! - указал глазами на метавшегося в бреду Назарку. - Веди хозяина!

Запыхавшийся Севка приковылял в деревню, стукнул в окно. Чуть выждал - и кулаком в раму!

Переполошился хозяин, выскочил босой, в исподнем белье.

- Оглушил! Или случилось что? - уставился на Севку.

- Назарка помирает. Запрягайте скорей!

- Как? - потерял голос Егор Лукич. - Куда ж ты его? - спросил шепотом.

- В Горяны. Давно бы к фельдшеру...

- Вона! Это же с гаком шестьдесят верст. Да и в Тобольск мне. А-а, черт!..

- Я повезу, раз некому, - решился Севка.

- Куда ж ты, хромой? Да и дороги, поди, не знаешь.

- Найду, запрягайте!

Заложили старую Кушевку. Севка постелил в телегу охапку сена. Егор Лукич вынес тулуп, перекрестился, отворил ворота:

- Ну, паря, с богом!

Севка гнал на мельницу в галоп. Бросил вожжи, схватил тулуп и - в завозчицкую.

- А где ж хозяин? - скосился Порфирий на дверь.

- Нет хозяина. Ему в Тобольск, - нахмурился Севка. - Мне ехать.

- Тебе? А как же ты в одном сапоге?

Севка подошел к нарам, поднял с пола сапог и, стиснув зубы, впихнул в него раненую ногу. Встал, поморщился, через силу улыбнулся:

- Сойдет! Собирай Назарку, дядя Порфирий.

Порфирий закутал Назарку в тулуп, вынес, бережно посадил на сено. Негодуя на свой раскатистый бас, проговорил как можно мягче:

- Выходит, не поднял я тебя зверобоем-травой. Ничего, брат, не поделаешь! Потерпи, хлопец, до фершала, он человек ученый, не нам чета. Потерпи... Мы еще с тобой во каких окуней наловим! И щук наловим на живца. Ну, счастливого пути!

Севка тронул вожжи. Кушевка осторожно взяла с места, пошла, прибавляя шагу. На мягкой от пыли дороге совсем не трясло.

- Так не забудешь, где свертывать? - крикнул вслед Порфирий. - На выезде из Бородулина - развилка: правая пойдет на Голынку, а тебе по левой держать.

- Не забуду! - обернулся Севка. - Счастливо оставаться!

Шестьдесят верст - путь не близкий. Хороший хозяин за такую дорогу раза два покормит лошадь, не меньше.

Севке кормить некогда: все дергает и дергает вожжи - поторапливает кобылу. А она и так не ленится, бежит резво, благо ночной холодок, мухи не докучают.

В лесу пошла тряская дорога - по корням. Кушевка уж на что привычная, но и она спотыкается, сердито фыркает. Подпрыгивает в передке телеги Севка, подпрыгивает Назарка, закутанный в тулуп.

Страшно Севке. Не темноты боится, не волков. Из головы не выходит одна-единственная мысль: вдруг Назарка умрет в дороге!

Время от времени Севка наклоняется, распахивает лохматый воротник тулупа, настороженно слушает: дышит ли?

Запахнет тулуп, подергает вожжи, глянет на темное небо. Скорей бы уж утро! Утром Назарке становится легче.

Наконец рассвело. Сперва попрятались в небе звезды, потом серо стало вокруг, и вот словно огненная игла проколола тайгу. Отчетливо стали видны каждый листок на березе, каждая хвоинка на ели.

Осторожно раздвинув воротник тулупа, Севка глянул Назарке в лицо. "Спит, - подумал он. - До чего умаялся... А вдруг не спит? Вроде не дышит..."

- Назарка-а! - закричал Севка, холодея от страха. - Открой глаза. Слышишь!

Не открыл. Лишь ресницами шевельнул. Но Севке и этого достаточно.