Страница 6 из 195
Офицеры стали собираться, утомленные все, угрюмые. Глаза у них не горели уже надеждой и воинственной отвагой. Молча сели они за стол в просторном и холодном покое; лица их мгновенно заслонил пар из уст, и глядели они из-за него, словно из-за тучи. Все чувствовали усталость и изнеможение, и каждый говорил себе в душе, что нечего ему посоветовать, разве только такое, что лучше не соваться вперед со своими мыслями. Все ждали, что скажет Миллер, он же первым делом распорядился принести побольше гретого вина, надеясь, что оно развяжет языки и он скорее выведает у этих молчаливых людей их истинные мысли, услышит от них, что надо отступать.
Решив наконец, что вино уже оказало свое действие, он обратился к офицерам со следующими словами:
- Вы заметили, господа, что на совет не явились польские полковники, хотя я всем послал вызов?
- Да вы, генерал, верно, знаете, что польские солдаты во время рыбной ловли нашли монастырское серебро и передрались из-за него с нашими солдатами. Человек двадцать зарублено насмерть.
- Знаю. Часть серебра, притом большую, я вырвал у них из рук. Оно тут, у меня, я вот раздумываю, что с ним делать.
- Полковники потому, наверно, и сердятся. Они говорят, что, раз поляки нашли серебро, оно принадлежит полякам.
- Вот так резон! - воскликнул Вжещович.
- А по-моему, есть в том резон, - вмешался в разговор Садовский, - и когда бы, граф, вы нашли серебро, думаю, тоже не сочли бы нужным делиться не то что с поляками, но даже со мною, хоть я и чех.
- Прежде всего я не разделяю ваших добрых чувств к врагам нашего короля, - мрачно отрезал Вжещович.
- Но по вашей милости мы принуждены разделять с вами стыд и позор, которые пали на нас оттого, что мы бессильны покорить эту крепость, куда вы изволили нас привести.
- Так вы, стало быть, потеряли уже всякую надежду?
- A y вас она еще осталась? Что ж, разделите ее с нами!
- Вы угадали, и знайте, что господа офицеры охотнее разделят со мною мою надежду, нежели с вами ваш страх.
- Уж не хотите ли вы сказать, что я трус?
- Я не смею думать, что храбрости у вас больше, нежели вы сами изволили выказать.
- Я же смею думать, что у вас ее меньше, нежели вы силитесь выказать.
- Ну а я, - прервал их Миллер, с неприязнью глядя на Вжещовича, вдохновителя неудачной осады, - решил отослать серебро в монастырь. Может, добром да лаской мы большего добьемся у этих упрямых монахов, нежели пулями да пушками. Пусть поймут, что мы хотим завладеть не их богатствами, а крепостью.
Офицеры с удивлением посмотрели на Миллера, - они никак не ждали от него такого великодушия.
- Лучше ничего не придумаешь! - сказал наконец Садовский. - Ведь мы тем самым заткнем рот польским полковникам, которые зарятся на это серебро. Само собою, и на монахов это сильно подействует.
- Сильней всего на них подействует смерть этого Кмицица, - возразил Вжещович. - Надеюсь, Куклиновский уже содрал с него шкуру.
- Думаю, что он уже мертв, - промолвил Миллер. - Но это имя снова напомнило мне о нашей невознаградимой потере. Взорвано самое крупное орудие во всей артиллерии его величества. Не скрою, господа, на него я возлагал все мои надежды. Брешь уже была пробита, тревога ширилась в крепости. Еще каких-нибудь два дня, и мы бы пошли на приступ. Теперь все рассыпалось прахом, пропали все труды, все усилия. Стену они починят за один день. А те орудия, которые у нас еще остались, не лучше крепостных, их легко разбить. Тяжелых взять неоткуда, их нет и у маршала Виттенберга. Господа! Чем больше я думаю о нашем поражении, тем ужаснее оно мне представляется! И подумать только, что нанес его нам один человек! Один дьявол! Один пес, черт бы его побрал!
В припадке бессильного и поэтому совершенно необузданного и дикого гнева Миллер ударил кулаком по столу.
Помолчав с минуту времени, он вскричал:
- А что скажет его величество, когда до него дойдет весть об этой потере?!
И еще через минуту:
- Что же делать? Не зубами же грызть эту скалу! Чтоб их громом убило, этих уговорщиков, что заставили меня осадить крепость!
С этими словами он в сердцах так хватил об пол хрустальную чашу, что хрусталь разбился в мелкие дребезги.
Офицеры молчали. Недостойное поведение генерала, которое больше приличествовало мужику, а не военачальнику, занимающему столь высокий пост, восстановило всех против него, офицеры совсем помрачнели.
- Давайте же советоваться, господа! - крикнул Миллер.
- Советоваться можно только спокойно, - возразил князь Гессенский.
Миллер засопел и в гневе раздул ноздри. Через некоторое время он успокоился, обвел глазами присутствующих, как бы вызывая их на откровенность, и сказал:
- Прошу прощения, господа, но нельзя удивляться моему гневу. Не стану вспоминать все города, которые я покорил, приняв начальство после Торстенсона, ибо не хочу я пред лицом нынешнего поражения хвастаться старыми успехами. Все, что творится у стен этой крепости, выше человеческого понимания. Но посоветоваться нам надо. За тем я вас и позвал. Давайте же обсудим дело, и что решим мы большинством голосов, то я и исполню.
- Генерал, скажите, о чем мы должны советоваться? - спросил князь Гессенский. - О том ли только, как покорить нам крепость, или о том, не лучше ли снять осаду?
Миллер не хотел ставить вопрос так недвусмысленно и, уж во всяком случае, не хотел первым произнести роковые слова, поэтому он сказал:
- Говорите, господа, откровенно все, что вы думаете. Все мы должны печься о благе и славе его величества.
Но никто из офицеров не хотел выступить первым с предложением снять осаду, поэтому снова воцарилось молчание.
- Полковник Садовский! - сказал через минуту Миллер голосом, которому он постарался придать ласковость и приятность. - Вы всегда более откровенны, нежели прочие, ибо ваша слава хранит вас от всяких подозрений...
- Я думаю, генерал, - ответил полковник, - что этот Кмициц был одним из величайших воителей нашего времени и что положение наше отчаянное.
- Ведь вы, сдается, полагали, что нам надо снять осаду?
- Позвольте, генерал, я был только за то, чтобы не начинать осады. А это совсем другое дело.
- Что же вы теперь советуете?