Страница 8 из 17
КРЕЩЕН
Сквозь шелуху бесполезных фактов, почти невероятных за давностью лет и дальностью расстояния, - как разглядеть живые лица, коснуться стен или посуды, как услышать голоса? Почти неразличим сквозь эту толщу Джауфре, граф Ангулемский, который скончался в 1048 году, поделив наследство между своими пятью сыновьями. При этом Блая досталась второму сыну графа Джауфре по прозванию Рюдель.
Что означало это прозвище? Не о том ли оно говорило, что первого князя Блаи сравнивали с железной рудой - рыжей и необработанной? Или в этом слове кроется какой-то другой смысл? Или вообще не было в нем смысла, а имелось одно голое бряканье?
Кстати, надлежит гнать взашей маститого профессора-славянофила с роскошной раздвоенной бородой, в жилетке, с золотой цепочкой от часов, с рокочущим голосом, исходящим из холеного профессорского брюха. Ибо голос этот убедительнейше, по-московски вкусно, рокочет: "Неужто, батенька, не примечаете наипростейшего? В имени "Рюдель" видим древнейший корень языка праиндоевропейского - "рю", что означает "плач" и "слезы". Этот корень вкупе с "рик" или "рикс", сиречь "король", "вождь", слагает имя прародителя славянского - "Рюрик", иначе говоря - "король, несущий слезы". Его же видим мы и в слове "рюмка", ибо изначально сия посуда означала некий малый сосудец, употребляемый на похоронах для сбора слез плакальщиц. Не оттого ли прозывали первого князя Блаи Рюделем, что был он попросту говоря плаксою?"
Взашей, взашей и еврея-ашкенази, который тотчас выскочил из-за спины профессора-славянофила и убедительно затряс пейсами: "Я же говорил - все в мире происходит от евреев. Взять того же Рюрика или Рюделя. Ви что думаете - корень "рю" пра-там-какой-то-индоевропейский? Пра-то он пра-, да только еврейский, вот что я вам скажу! Ибо еще моя бабушка Роха, когда я начинал реветь и кукситься, именовала меня "римза" или "рюмза", что как раз и означало "плакса"...
Словом, что бы ни утверждала сия диковинная парочка любителей повсюду доискиваться до корней, а имя "Джауфре Рюдель" передавалось из поколения в поколение, и в 1231 году потомок этого Рюделя, также Джауфре Рюдель тайком пожимал под столом ножку виконтессе Гильерме де Бенож, чем впоследствии и прославился в веках.
Пытаясь разглядеть все это, поневоле уподобляешься паралитику с подзорной трубой, у которого трясутся руки, так что перед изумленным оком мелькают, быстро сменяясь, странные, никак не связанные между собой, хотя и отчетливые картины, заключенные в кружок окуляра. Вот умирающий в 1048 году Джауфре Ангулемский, окруженный сыновьями, подобно библейскому Исааку - с тем только отличием, что среди сыновей Джауфре Ангулемского нет ни одного Иакова, зато как на подбор пять Исавов, рослых, алчных и свирепых. Эта картина вдруг прыжком исчезает, сменяясь другой: спустя четыре поколения Жерар де Блая и с ним восемь рыцарей и тридцать пехотинцев вступают в замок Монтиньяк - и мчится уже гонец к тогдашнему Ангулемскому графу Вульгрину, двоюродному брату и сеньору Жерара, дабы сообщить не медля об этой дерзости, о том, что Жерар пытается оспорить замок у Вульгрина и уже вступил в него и приказал поднять мосты и расставил на стенах своих лучников. Мелькают: Вульгрин Ангулемский, круп лошади с мухой на вздрагивающей лоснящейся шкуре, чьи-то грязные босые ноги, свисающие с телеги, беременная знатная дама с длинным покрасневшим носом и толстой косой, перевитой лентами, и вовсе уж непонятно чей тощий зад в порванных штанах.
Все это, промелькнув с головокружительной быстротой, исчезает, но тут руки, держащие трубу, перестают наконец скакать, уподобляясь козам на привязи, и глаз успокаивается на башнях и стенах замка Монтиньяк.
Во времена Джауфре Ангулемского эти земли принадлежали князьям Блаи, и сеньор де Монтиньяк держал свое владение от Джауфре Рюделя Первого, однако впоследствии сеньоры де Монтиньяк заявляли о своей независимости от князей Блаи по таким-то и таким-то причинам и желали держать Монтиньяк непосредственно от графов Ангулемских, чему графы Ангулемские были только рады.
Однако в 1126 году произошло сразу два события. Супруга князя Блаи, домна Филиппа, объявила мужу, что она в тягости, - это первое событие; второе же заключалось в том, что скончался сеньор де Монтиньяк, оставив замок, деревню того же имени и небольшое лесное угодье своей единственной дочери Изабелле, девице четырнадцати лет.
Жерар де Блая сразу ощутил связь между этими происшествиями, которая выражалась в необходимости как можно скорее прибыть в Монтиньяк и принять от девицы Изабеллы присягу и заверение в том, что она желает держать владение от князя Блаи, а вовсе не от графа Ангулемского.
Поэтому-то Жерар, не мешкая, собрал войско и двинулся к Монтиньяку.
Девица Изабелла поначалу заметалась, думая даже противиться вторжению, и набросилась на старика Понса по прозванию Потерянный Грош, которого покойный сеньор де Монтиньяк именовал "сенешалем":
- Как же так, мессир! - вскричала она укоризненно и стиснула на груди руки. - На нас так дерзко нападают, а вы ничего не предпринимаете!
- А что мне предпринять? - возразил Потерянный Грош. - Граф Ангулемский и князь Блаи сами между собой договорятся и подыщут вам подходящего мужа. А вам, девица, следовало бы блюсти себя и поменьше во все это вмешиваться.
Тут Изабелла де Монтиньяк удалилась в свои покои заплетать косу и переодеваться, а Потерянный Грош впустил в замок Жерара де Блая и помог разместиться ему самому и восьми его рыцарям. Что до тридцати пехотинцев, то они превосходно разместились сами, образовав единую массу с конюхами, прислугой и десятком местных копейщиков.
Затем Жерар посетил девицу Изабеллу. За шахматами и шутливыми разговорами потребовал у нее присяги. Но девица оказалась предусмотрительнее, чем предполагал поначалу Жерар, и отвечала уклончиво, говоря: "На все воля Божья, мессир".
И впрямь - оказалась девица права. Не прошло и трех дней, как под стенами уже топтались кони Вульгрина Ангулемского, и яростно дергались на ветру короткие разноцветные флажки бывших с ним двух дюжин рыцарей, и с этими рыцарями явились оруженосцы и сто человек пехоты, и была также камнеметная машина, привезенная на телеге. Обслуга машины частью сидела на камнях, предназначенных для метания и сваленных на второй телеге, частью брела возле своего детища. Десяток оруженосцев взялись за выбеленные солнцем шатры, устанавливая их на некотором расстоянии от стен. Двое конных развернули лошадей и направились за лес, в сторону деревни - взять фураж и провиант.